– Вы затаили на меня обиду за то, что тогда между нами произошло, и теперь считаете, что я способен на самые гнусные преступления. Тем не менее уверяю вас, что я раскаиваюсь в том зле, которое могло быть вам причинено, и прошу у вас прощения.
Вандешах пожала плечами.
– Да и потом, если бы я хотел совершить что-то плохое, то разве не позаботился бы о том, чтобы куда-нибудь вас отослать, понимая, что вы будете опасным свидетелем?
Маринетта на мгновение задумалась и ответила:
– Пожалуй.
Потом немного помолчала и добавила:
– Если вы пришли сюда, чтобы сделать доброе дело, то не побоитесь прибегнуть к своему средству в присутствии не только меня, но и еще одного свидетеля. Я разбужу мадам де Мэн-Арди.
– Не надо, в этом нет надобности.
– Нет надо! – настойчиво заявила девушка.
Терпение Сентака было на исходе.
– Несчастная! – наконец взорвался он. – Вы забываете, что я могу погрузить вас в состояние летаргии, подобное тому, в котором вам однажды уже довелось побывать.
Эта угроза повергла Маринетту в трепет.
– Если бы я пришел сюда ради черного дела, то разве стал бы посвящать вас во все его подробности?
Бедное дитя будто онемело. При мысли о том, что она может лишиться чувств и оказаться во власти этого человека, перед которым девушка испытывала такой же страх, как перед страшным чудовищем, ее бросало в дрожь. Сопротивление ее было сломлено.
Мюлар, внимательно за ней наблюдавший, тут же это заметил и подошел к постели Эрмины.
Вечером у молодой женщины был жесточайший приступ горячки, она металась в бреду, а затем обессиленно откинулась на подушки.
Мадам де Сентак лежала совершенно раздавленная, не имея ни малейшего представления о том, что происходит вокруг, глаза ее были закрыты, но не потому, что она спала – веки ей смежили усталость и коматозное состояние.
– Саиль, – сказал Мюлар, – помогите мне.
– Что я должен делать?
– Приподнимите мадам, чтобы я мог надеть ей приготовленный колпак.
– Так? – спросил Сентак, деликатно взяв Эрмину за плечи и усадив ее на кровати.
– Да, отлично, теперь немного подождите.
Проявляя редкую сноровку, Мюлар снял с Эрмины чепец. Белокурые волосы очаровательной женщины, которые доктор Брюлатур предполагал остричь, были собраны на затылке в толстые косы.
Мюлар вытащил черепаховый гребень и роскошная шевелюра рассыпалась по плечам больной золотистым покровом.
– Поторопись, – сказал Сентак, чувствуя себя не в своей тарелке.
– Мне понадобится не больше минуты,
– Неважно, давай быстрее.
Войдя в комнату больной, Мюлар оставил приготовленное снадобье на круглом столике на одной ножке. Теперь он подошел к нему и, проявляя осторожность, на которую такой малый, казалось, был совершенно неспособен, надел на голову больной, позаботившись о том, чтобы мазь плотно прилегала к волосам.
– Ну вот, – сказал он, – готово.
– Теперь я могу уложить ее обратно в постель? – спросил Сентак.
– Пока нет, сначала нужно вновь надеть чепец.
Вандешах в ужасе смотрела на то, как Мюлар накладывает свой компресс, и ей казалось, что он совершает какое-то жуткое колдовство.
Лицо индуса, со впалыми, пылающими глазами, двуличный, холодный взгляд Сентака, полумрак, в котором двигались их фигуры, придавал всей сцене совершенно фантастический характер.
– Теперь уложите мадам обратно в постель.
Сентак осторожно опустил голову Эрмины на подушку и облегченно вздохнул.
Сей жестокий дикарь явно не годился на роль сиделки.
– И когда твое средство возымеет свое действие?
– В десять – половине одиннадцатого наступит существенное улучшение, – ответил Мюлар.
– А если этому снадобью предстоит ее вылечить?
– Если мое зелье спасет вашу жену, ближе к трем часам она придет в себя, а вечером станет понятно, устранена ли опасность для ее жизни.
– Значит, здесь нам делать больше нечего? – спросил Сентак.
– Совершенно верно.
– Вы все слышали, мадемуазель, – продолжал саиль, – не пытайтесь в своем неуместном рвении разрушить то, что мы только что сделали – вы убьете свою благодетельницу и я этого вам никогда не прощу.
Последние слова саиль произнес столь непритворно, что у юной девушки не осталось ни малейших сомнений в их искренности.
Впрочем, Сентак с Мюларом и не ждали от нее ответа. Они тут же ушли, и Маринетта услышала, как индус, обратившись к хозяину, сказал: – Теперь она проспит восемь часов самым безмятежным сном.
Так оно и случилось.
Через несколько мгновений после ухода саиля и слуги, Вандешах услышала, что из груди Эрмины вырвался вздох облегчения и тут же сменился спокойным, ровным дыханием.
Весь остаток ночи больная спала настолько глубоко, что юная девушка была вынуждена признать – Мюлар и его хозяин действительно облегчили страдания мадам де Сентак.
Когда наступило утро и отдохнувшая Филиппина пришла сменить девушку у постели сестры, Маринетта спросила себя, нужно ли рассказать мадам де Мэн-Арди о том, что произошло.
– В конце концов, Сентак со слугой даже не просили сохранить все в тайне, – подумала она. – Если бы мне было приказано молчать, я бы все равно заговорила, а раз уж они ничего не сказали – и подавно.
И она поведала Филиппине о событиях минувшей ночи.
– Но, дитя мое! – в испуге воскликнула молодая женщина. – Нужно было позвать меня.
– Эти господа были против.
– Неважно!
– Да и потом, разве у вас была бы возможность сделать что-нибудь такое, чего не сделала я?
– Мы бы стали кричать, позвали слуг.
– Увы, мадам! Насколько я понимаю, вся прислуга в этом доме дрожит перед своим хозяином. Поэтому мы были бы бессильны что-либо сделать.
– Пожалуй, – ответила Филиппина, охваченная нервным возбуждением.
– К тому же средство и в самом деле оказалось эффективным. По крайней мере на этот раз, господин де Сентак не соврал.
– Значит, Эрмине лучше?
– Значительно лучше. Она всю ночь не просыпалась и почивает до сих пор.
– Значит, – сказала Филиппина, – в зачерствевшей душе Сентака проснулись угрызения совести и этой ночью он, вероятно, искупил множество своих злодеяний.
На смену утру пришел день.
Ближе к полудню Эрмина проснулась. Она удивленно осмотрелась вокруг, бросила взгляд поначалу на Маринетту, затем на сестру и на мгновение умолкла, будто пытаясь отыскать что-то в глубинах памяти.