Тайны петербургских крепостей. Шлиссельбургская пентаграмма - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Синельников cтр.№ 21

Но более книг ценил он в стенах крепости живое общение. Однако и оно носило целевой характер, о чем Морозов стал подозревать сразу после первого обсуждения. Через месяц после получения первых книг Самарин мимоходом спросил:

– И как вам, Николай Александрович, Платон? Прочитали его «Государство»? – и вместо дискуссии о политических изысках древнего грека неожиданно спросил: – Как вам его трактовка некоего странного феномена, когда мир поворачивается вспять и движется назад во времени?

– Назад во времени? У Платона? – опешил Морозов.

– Конечно! Вспомните, Николай Александрович! Там есть толкование мифа о Зевсе. В этом мифе бога Зевса рассердил несправедливый царь, который отобрал трон у своего предшественника. Вспомнили? Напоминаю. Зевс тогда перестал управлять миром, из-за чего время пошло вспять, и свергнутый царь был восстановлен на троне.

– Вспомнил! Платон там высказывает парадоксальную идею о том, что то боги управляют миром, то мир движется сам. Каждый цикл продолжается несколько веков. Когда боги управляют миром – мир движется вперед, когда они отдыхают – мир движется назад. Вспомнил! Забавно!

– А помните последствия? – собеседник и не думал смеяться, – Напомню, – Он процитировал: «Сначала всякое живое существо замрет на той стадии жизни, которой оно достигло. Все смертные существа прекратят стариться и начнут расти назад, то есть молодеть, и постепенно превратятся в младенцев. Седые волосы старцев начнут чернеть, бороды мужей поредеют, и их щеки станут гладкими, восстановив каждому давно прошедший расцвет молодости. Тела молодых потеряют признаки пола, уменьшаясь с каждым днем и ночью, пока не вернуться во младенчество, став младенцами телом и разумом. Затем они увянут полностью, пока совсем не исчезнут».

– Не помню, – честно признался узник.

– Перечитайте еще раз. Потом поговорим.

Во второй раз офицеры обсудили с ним этот миф и подход к нему Платона подробно и вдумчиво. Остановились подробно на том, что жители Земли не заметили, что время течет вспять, хотя Зевс это понимал. Вышемирский между делом заметил, что на самом Олимпе в обители богов все оставалось по-прежнему, иначе боги двигались бы назад вместе со всем миром. И неожиданно сделал вывод, что, следуя логике Платона, время может двигаться назад и вперед и за его направлением можно наблюдать со стороны, а значит можно перемещать и точку обозрения или перемещаться из одной точки обозрения в другую. Высказав эту мысль, он как старый учитель, глубокомысленно изрек:

– Подумайте над этим, Николай Александрович. Подумайте. Это будет позабавней всяких химий, физик. Это почти что алхимия! – и улыбнулся.

– Подумайте – в унисон добавил его друг, – А книг мы вам еще пришлем.

Время текло незаметно. Он впервые отметил это через полгода общения с Самариным и Вышемирским. Сформировавшиеся еще в Алексеевском равелине мысли просились на волю из темного заточения в узком пространстве мозга. Наконец он получил так долго ожидаемое право на карандаш и бумагу. Мысли вырвались, как бурный поток, затопив словесным водопадом все принесенные листы бумаги. Наверху первого листа он аккуратно вывел: «Откровение в грозе и буре». Немного подумал и добавил: «История возникновения Апокалипсиса». Глубоко вздохнул, и принялся писать. Когда он показал первую главу на очередной встрече, Самарин, склонив голову прочел написанное, так быстро, что Морозов опешил.

– Научим Николай, – Самарин уже давно обращался к нему по имени. – Научим, будешь читать как летать…

– А летать как читать, – смеясь, добавил Вышемирский.

– Поясните, вот вы написали, – и Самарин легко процитировал, будто долго учил наизусть: – «Неодушевленных предметов не было совсем: каждое дерево, столб или камень обладали своей собственной жизнью и могли передавать друг другу мысли…. Каждое произнесенное слово или звук не были простыми сотрясениями воздуха, а особенными, быстро исчезающими невидимыми воздушными существами, которые зарождались в груди произносившего их человека». Вы что имели в виду? Одушевленность всего в этом мире или возможность проникновения в сущность всего в этом мире? – он пытливо смотрел прямо в глаза Морозову.

– Видите ли, – немного замялся арестант, – Я полагал, что… есть некая мистика… некая неразгаданная тайна взаимодействия всего в мире, окружающем нас…

– Так, так, – подбодрил его собеседник.

– Вид звездного неба ночью вызывает во мне восторженное состояние. Мне кажется, я слышу… как звезды… разговаривают со мной.

– Он! – офицеры переглянулись, – Вы достаточно хорошо понимаете древнееврейский? А знаете о существовании арамейского?

– Да. Это такой мертвый язык, на котором были написаны все древние книги, в том числе Ветхий Завет.

– Вы могли бы понять его?

– У того, кто знает столько языков сколько знаю я, и обладает основами криптографии, всегда есть шанс, – уклончиво ответил узник.

– Но, шанс есть!? А если мы дадим вам небольшой словарик польско-арамейского?

– Почему польского? Понял! Кто меньше знает – лучше спит! – пошутил Морозов. В молодости он не любил шуток и возмущался, когда люди постарше дозволяли себе их. Но здесь, в тюрьме, сам стал шутить, при случае мистифицировал и выдумывал разные смешные истории и положения. Это бы очень помогло. Я в совершенстве знаю и польский и старо-польский.

– Вы в какой камере Николай Александрович? – серьезно уточнил Вышемирский, заранее зная ответ.

– В третьей!

– В той, где когда-то сидел Шварце? Все узники знают историю своих камер.

– Да. После того как я был наказан и переведен из Новой тюрьмы на месяц в Секретный Дом, в цитадель, я нахожусь в третьем номере, где сидели Шварце и до него Шлиссельбургский старец Лукашинский.

– Голубки к вам летают? – неожиданно спросил Самарин.

– Летают. Я их крошками балую.

– Много?

– Штук шесть. Три белых, три сизых. Право дело, господа, не считал.

– Хорошо. Слушайте Николай Александрович…

Он действительно нашел свиток там, где указали его друзья ― в углу камеры почти под стеной, в нише, прикрытой искусно замаскированным камнем, что входил в специально вырезанные углубления как крышка шкатулки с секретом в свои пазы. При свете свечи долго крутил его, пытаясь разобрать древние буквы сразу узнанного им арамейского текста. Помог словарик, написанный, как он понял по лексике, лет за пятьдесят до него. Часами разбирал тяжелые, как свинцовые капли, слова, складывавшиеся в удивительный сказочный текст. Перечитывал, искал другое толкование, иногда рождавшееся чисто интуитивно, иногда не принимаемое самим текстом, и словно выталкиваемое из строки. Дни шли за днями, а он сумел прочитать, еще даже не понимая смысла, только верхнюю небольшую часть свитка, в работе не замечая смены дня и ночи. Он потерял счет часам, определяя бег времени только по приходящему солдату, что приносил ему пищу, и по предложению выйти на прогулку, от которого отказывался, ссылаясь на недомогание и головную боль. Наконец солдат сообщил, что господа офицеры приказали, ежели узник откажется еще раз, тащить его силком на воздух. Тогда Морозов вспомнил про своих друзей унтер-офицеров. Оба они до сих пор оставались загадкой для него. Но он и не пытался ее разгадать, как не пытается утопающий решить проблему соломинки, за которую ухватился и пока еще барахтается на поверхности бушующих волн.