Немецким офицером, который дал первый урок подразделению боевой группы Радовского, был подполковник абвера, офицер Управления разведки и контрразведки «Abwehr-Ausland» (Абвер-Заграница) и работник двенадцатого отдела генерального штаба сухопутных войск Германии Рейнхард Гелен. Спустя месяц с небольшим за успехи по службе, в том числе и в проведении Вяземской операции, он станет начальником отдела «Иностранные армии Востока» и вскоре получит очередное воинское звание – оберст, что соответствовало званию полковника.
– Георгий Алексеевич, каждый ваш подопечный, включая офицеров штаба и вас в том числе, должен иметь псевдоним, агентурное имя.
– Кличку, – усмехнулся Радовский.
– Вот именно! Меня с сегодняшнего дня прошу называть Ивар.
– Слушаюсь, господин Ивар.
– Нет-нет, никаких «господин» и тому подобное. Просто – Ивар. Что же касается личного состава роты, то подготовьте анкету, в которой должны быть следующие вопросы: кто какой специальностью владеет, знание языков, кто откуда родом и где проживал до войны, сведения о родителях и родне, каким оружием владеет, умеет ли управлять автомобилем, трактором, мотоциклом, есть ли спортсмены и по каким видам спорта, владение ножом, другими видами холодного оружия, а также владение огнестрельным оружием с указанием видов. Создать группу связи, хотя связистами в каждой направляемой на задание группе, согласно инструкции, должны быть солдаты германской армии. И тем не менее готовьте своих. В анкету включите владение медицинскими знаниями и знаниями ветеринарного дела. Одним словом, мы должны знать о каждом из ваших солдат и офицеров всё. С завтрашнего дня общение со мной – только через связных и по рации шифром. К вам прибывает зондерфюрер фон Рентельн. Он возглавит группу разведки и агентурной работы. Кстати, он выпускник Александровской школы юнкеров. Вы не вместе учились?
– Я окончил не Александровское, а Алексеевское училище, господин оберстлейтенант.
Гелен вскинул брови и, снисходительно улыбнувшись, поправил:
– …Ивар, Старшина.
Теперь Радовский удивлённо поднял бровь.
– Да-да, именно Старшина. С этой минуты вы не майор Радовский и, конечно же, не выпускник Алексеевского юнкерского училища, а – Старшина. Легенду придумайте сами. И вот что, Старшина, будьте готовы к тому, что в ходе проведения занятий инструкторы некоторых из ваших курсантов по каким-либо причинам выведут из состава групп. Прошу не вмешиваться в эту работу. Даже если вам покажется, что среди выведенных за штат для дальнейшего их использования в качестве вспомогательных единиц окажутся люди, вполне пригодные для основной работы. Мы должны иметь первоклассных спецов. Хотя для их подготовки почти не осталось времени… Но здесь будет многое зависеть и лично от вас, Старшина. Занятия будут проводиться в течение шестнадцати часов в сутки, без выходных. Казачья сотня атамана Щербакова будет действовать совместно с нами, полностью находясь в нашем подчинении. Они будут выполнять самую грязную работу. Имейте это в виду.
Георгий Алексеевич Радовский, сын Алексея Георгиевича Радовского, героя Плевны, простым ополченцем вступившего в сербскую армию и впоследствии дослужившегося до генерала, ещё осенью сорок первого сформировал из пленных бойцов и командиров РККА полуроту. В лесах под Можайском боевая группа капитана Радовского разгромила несколько партизанских баз, при этом захватив большое количество оружия, взрывчатки и продовольствия. В конце ноября ему было присвоено воинское звание майор, а подразделение, которое он сформировал и которое успешно действовало, постоянно пополняясь из числа перебежчиков и пленных, получило наименование Боевой группы Радовского. Воспитанный в семье военного, он выше всего ценил в своих товарищах и подчинённых именно те качества, которые необходимы в бою. В 1915 году Георгий окончил Алексеевское юнкерское училище и в звании прапорщика отбыл на фронт. Участвовал в Брусиловском прорыве. Попал в плен. Бежал. По пути в Москву, в поезде, пьяные матросы жестоко избили его только за то, что он пристегнул к своей шинели офицерские погоны. И уже через две недели он командовал ротой юнкеров родного Алексеевского училища и на горбатом мосту неподалёку от Новинского бульвара, встретившись с отрядом матросов, повёл юнкеров в штыковую атаку и в рукопашной уничтожил почти весь отряд и захватил до двух десятков пленных, которых потом расстреляли у того же горбатого моста. А через несколько дней оборона юнкеров Алексеевского, Александровского училищ и школ прапорщиков была сломлена. И возле горбатого моста красноармейцы расстреливали их. Радовского поставили рядом с тремя юнкерами. Подошли двое китайцев в красногвардейских шинелях и начали колоть их штыками. Оказалось, что расстрельной команде не выдали патронов. Его ударили в середину груди. Китаец оказался ниже его ростом. Целился, видимо, в горло, но не попал. Штык пробил лёгкие. Кровь хлынула горлом. Радовский упал в вырытую яму. А ночью он и ещё один юнкер вылезли из-под трупов и начали стучаться в двери соседних домов. Наконец их впустили. Семья старых учителей, дочь которых служила сестрой милосердия в красногвардейском госпитале, спасла их от неминуемой смерти. Потом был Дон, затем бои под Астраханью, Севастополь. Трап перегруженного парохода «Саратов». Турция. Галлиполи. Сербия. Там он решил: уж если не суждено было ему служить в Русской армии, то он готов служить в той армии, под знамёнами которой воевал его отец. Но судьба и тут обнесла его. В Сербию он не попал. Вскоре оказался в Чехии, куда спустя некоторое время пришли немецкие войска. А потом… Потом появилась надежда вернуться на родину. Какая разница, в каком качестве. Главное – он возвращался в Россию.
Родиной Георгия Радовского было небольшое село в тридцати километрах от Вязьмы. Двухэтажный кирпичный дом. Рядом конюшня, службы. Старый парк. Дом строил отец. В этом доме Георгий родился. А липы и дубы парковых аллей сажал ещё прадед, командир батальона Белозерского полка 11-й пехотной дивизии генерала Чоглокова, той самой, которая в октябре 1812 года ворвалась в Вязьму, обороняемую французами, и штыками выбила неприятелей из города.
Последний раз, в той жизни, Георгий Радовский был в своей родовой усадьбе летом 1915 года проездом на Юго-Западный фронт. А в этой, опрокинутой, навестил родину в октябре прошлого года, когда формировал из своих соотечественников роту для борьбы с партизанами. Его дом сохранился. Сохранились и каменные конюшни, и флигель, и приходская церковь. Всё было доведено до крайней степени запустения. Храм без крестов. Алтарь разграблен. С колокольни сняты колокола. Более или менее уцелел только дом. В нём Советы устроили школу. Он навестил могилы родителей, деда и прадеда. Из усадьбы уезжал с просветлённой душой – родовые курганы не были разорены. Тяжёлые гранитные камни со знакомыми надписями, наполовину засыпанными кленовыми и липовыми листьями, ещё яркими, не потускневшими от заморозков, лежали на месте.
Георгий Алексеевич разыскал бывшего управляющего, который сразу его узнал, кинулся на грудь и заплакал. В его слезах он почувствовал раскаянии и страх.
– Ну, будет, будет – похлопал он по плечу трясущегося старика.
«Прошлое не вернёшь, – думал он. – Но вернуть можно другое…»