Карибский брак - читать онлайн книгу. Автор: Элис Хоффман cтр.№ 88

Да-да, так будет лучше. Мы обе понимали, скольким я обязана ей: когда я в одночасье стала матерью троих детей, она научила меня ухаживать за ними. Несмотря на то, что она была не свободна, принуждена служить другим, она с удивительной добротой отнеслась к девчонке, которая не умела ничего, в том числе и вести себя в постели с мужем.

– Неужели твоя мать ничему тебя не учила? – спрашивала она меня, обнаружив в очередной раз мою беспомощность. Единственные усвоенные мною к тому времени уроки были преподаны мне Аделью – причем шепотом, чтобы мама не услышала.

Уходя от Розалии, я заметила, что она приютила розовый куст, который так ненавидела моя мама. Мама говорила, что это нелепое растение с неестественно большими розовыми цветами, которые привлекают тучи ос и пчел, и нет смысла тратить на него воду. Однако Розалия сказала, что куст прожил во дворе столько лет, что она перестанет себя уважать, если позволит ему погибнуть.

– Мама терпеть его не могла, хотя это был подарок отца, – сказала я. – Очевидно, ей хотелось чего-то большего.

Розалия только покачала головой, удивляясь тому, сколько вещей ей до сих пор приходится мне объяснять.

– Она не любила этот куст, потому что его подарили не ей. В вашем доме была еще одна женщина, и она была очень довольна подарком. Мистер Энрике заботился об этих розах с тех пор, как ваша мать отделалась от них.

Я не стала задавать лишних вопросов, Розалия тоже ничего больше не сказала. Мы и без того поняли друг друга. Мы обе догадались, что Адель была не только служанкой моего отца, о чем никто не знал – кроме, может быть, моей матери. В детстве я воспринимала мир сквозь призму собственных обид и предпочтений, а то, что не касалось меня непосредственно, меня не интересовало. Для детей существовала детская комната, в мир взрослых их не пускали. Вот и хорошо, думала я. У меня были собственные заботы, я обдумывала побег. Но теперь память воскрешала то, на что тогда я не обращала внимания: запертую дверь, три розовых лепестка на тарелке в кухне, плачущую женщину, калитку, скрипнувшую так тихо, что я сомневалась, слышала ли я скрип, покрасневшие глаза отца, пришедшего сказать мне, что я выхожу замуж, мою мать, которая так внимательно рассматривала Жестину, словно пыталась разглядеть в ней знакомые черты.

Мы расстались с Розалией, почувствовав, что готовы расплакаться. Ни с кем я не проводила столько времени, сколько с нею, и она могла сказать то же самое обо мне. Я была сурова и порой резка, как моя мать, с другими людьми, но не с Розалией. Она видела меня насквозь и говорила мне в лицо то, что никто другой не посмел бы мне сказать, но она ни разу не сказала, что я была не права, когда забралась в постель молодого француза. На прощание она трижды поцеловала меня, затем еще один раз, на счастье. И напомнила мне самый ценный совет из всех, какие она когда-либо давала:

Надо любить больше, а не меньше.

Наступил восхитительный месяц сентябрь, когда кончается сезон «пламенеющих» деревьев. Никогда уже больше не увижу я таких цветов, как делоникс, – разве что заеду как-нибудь на Мадагаскар. Моряки с этого острова приложили в свое время немало усилий, чтобы доставить саженцы этих деревьев к нам через океан. Ради того чтобы получить свыше благословение на плавание, они оборачивали корни мешковиной, поливали их столь нужной им самим пресной водой. Я нашла в лесу всего несколько цветков делоникса, но их было достаточно, чтобы положить на могилы мадам Пети и первой жены раввина, ибо я верила, что именно благодаря ее призраку наш брак с Фредериком был признан и имена наших детей были вписаны в «Книгу жизни». Я положила на могилы также белые камешки в память о моих сыновьях, моих родителях и Исааке. Он знал, что я не люблю его, но в то время это не имело значения. Мы заключили соглашение и соблюдали условия. При моем уходе деревья посыпали мне голову листьями. Обычно я сохраняла их в знак уважения к духам, но на этот раз стряхнула на землю. Это были листья лавра с острым запахом. Некоторые кладут их в чемодан во время путешествия, но я оставила их лежать на кладбище.

* * *

Мы с Жестиной отплыли в ветреный день, море было зеленого цвета. Мой муж, обняв меня, не хотел отпускать, пока не вмешался капитан, сказав, что давно пора отчаливать. Начинался прилив; море с каждым новым осенним днем становилось все беспокойнее. Мы с Жестиной надели все черное, словно были в трауре по своей прошлой жизни и по тем нам, какими мы больше не будем. Мы заметили пеликана, следовавшего за нашим кораблем, и оставили ему на палубе рыбу, которую нам давали на обед. Он в благодарность сбросил нам несколько перьев, мы украсили ими комоды в наших каютах. Но вдали от берега стало холодно, и пеликан повернул обратно. Мы пытались разбрасывать крошки хлеба и мидий, извлекая их из раковин, но птиц больше не было, только безбрежный синий океан.

Корабль взял курс на север, и вскоре вода стала темнее; иногда за ночь нос судна покрывался тонкой коркой льда. Мы натянули черные перчатки, закутались в шерстяные накидки и пили горячий чай с крошечными ломтиками лимона. На судне был запасен целый бушель ^[28] лимонов и два бушеля лайма, и в открытом море они были очень кстати. Когда из-за горизонта наплывали сумерки, только мы с Жестиной оставались на палубе, невзирая на холод. В каютах пахло плесенью и гуляли сквозняки, так что мы предпочитали находиться там, где можно было любоваться звездами, как когда-то на берегу с выползающими из моря черепахами. Мы с десяти лет мечтали уплыть на таком корабле, как этот, и казалось, что это было только вчера, хотя нам вот-вот должно было стукнуть по шестьдесят. Заглядывая в зеркало, мы не узнавали самих себя и, смеясь, показывали на наши отражения пальцем и спрашивали: «Кто эти мымры?»

Затем море разволновалось, волны были такими высокими, что на палубе стало скользко, вода проникала в коридор с нашими каютами. Чтобы попасть в столовую, приходилось идти, держась за натянутые веревки. Но мы старались не обращать внимания на плохую погоду и отпраздновали, как обычно, наш общий день рождения. Волны с грохотом разбивались о борт корабля, а мы ели устриц с лаймовым соком и пили белое вино. Люди принимали нас за сестер-двойняшек, что мы со смехом отрицали, хотя меня всегда занимал вопрос, почему мы с Жестиной так похожи друг на друга. А теперь я увидела, что и другие замечают это. Я невольно стала сочувствовать моей матери. Если Жестина действительно была дочерью моего отца, то мадам Помье, несомненно, должна была знать об этом, и неудивительно, что она не хотела видеть ни Адель, ни розовый куст, ни, заодно, меня.

Но теперь не осталось никого, кто мог бы сказать нам правду, так что мы отвечали на вопросы о нашем сестринстве уклончиво. Мы подняли тосты друг за друга, разрезали пополам праздничный торт и съели все до последней крошки. Не имело значения, что происходило на Сент-Томасе в давние времена. Все эти чувства и переживания остались в прошлом, в периоде черепах, который закончился, так как теперь весь берег светился огнями и черепахи нашли другое место для кладки. Они больше не вернутся на остров; мы с Жестиной понимали, что и мы тоже. И потому мы перестали носить черное.