Карибский брак - читать онлайн книгу. Автор: Элис Хоффман cтр.№ 68

Она послала Камилю записку, спрашивая, не встретится ли он с ней в парке. Приближался июнь, когда он должен был уехать, и это, возможно, было для него к лучшему, потому что бунты становились все яростнее, пока не избрали президентом Наполеона III. А мальчик запомнит Францию такой, какой он увидел ее по приезде, полной света, ярких красок, красоты. Лидия ждала его на скамейке, наблюдая за своими девочками, игравшими с Авой. Она знала теперь, что у Авы есть два брата, и один из них очень хочет поехать учиться в Париж, но на это нет денег, да и на ферме слишком много работы. Лидия подумывала о том, чтобы предложить Аве денег для брата, это было меньшее, что она могла сделать для нее.

Камиль со времени их последней встречи успел стать еще выше и возмужать.

– Ты избегаешь меня, – мягко упрекнула его Лидия. – Столько лет ходил за мной, а теперь покинул.

– Я думал, что вы, может быть, не хотите видеть меня.

– Почему бы это?

Он пожал плечами.

– Может быть, вы предпочитаете жить по-прежнему.

– Прежняя жизнь была ложью. Как можно ее предпочесть?

Он протянул ей синий полотняный мешок.

– Я принес вам подарок на прощание.

Это была картина. На ней был изображен этот самый парк, каштановое дерево и три ее девочки. Скамейки в парке блестели, словно прошел дождь. Воздух на картине был странного синего оттенка, как будто художник подмешал в краски тумана.

Лидия поблагодарила его и поцеловала в щеку. Она действительно была благодарна, но предпочла бы другой подарок. Она шепотом объяснила ему, что она хотела бы получить. Камиль кивнул и, написав записку, отдал ее Лидии. Она вручила ему шестьдесят писем, написанных мелкими печатными буквами. Это позволило ей изложить на бумаге всю историю своей жизни, о которой ее мать ничего не знала.

Взяв письма, Камиль простился с ней. Он так долго выслеживал ее, что теперь казалось странным, что он оставит ее в парке и уйдет, вместо того чтобы прокрасться за ней до ее дома. Он досконально изучил весь этот путь и знал, как она приглаживает волосы своей младшей дочери, как останавливается у каштана в своем дворе, чтобы проверить, свили ли на нем гнездо птицы. На прощание Лидия обняла юношу. Он стал очень дорог ей.

– Скажи моей матери, что скоро у меня родится мальчик. Мы назовем его Лео. Я хотела написать об этом в сегодняшнем письме, но потом решила передать устно через тебя.

Отойдя на несколько шагов, Камиль обернулся, помахал ей и удалился размашистой походкой. Вскоре после этого он покинул Париж, упаковав почти шесть лет жизни в два небольших чемодана и кожаный баул. Он не хотел возвращаться домой и не хотел даже думать о том, что там его ждет. Требовательность его матери, работа в магазине, пересохшие от жары краски, вышедшая замуж девушка, которую он любил. Он решил, что будет терпеть два года, а потом, если все будет так плохо, как он думает, он найдет возможность уехать. Это было у него в крови, как у всех мужчин, которые знали, когда надо оставаться на месте, а когда бежать, найти другую страну и другую жизнь.

Вскоре после его отъезда Лидия нанесла визит семейству Пиццаро. Служанка проводила ее в гостиную, где ее приветствовала хозяйка дома:

– Какая приятная неожиданность!

Лидия ни разу не была здесь после первого посещения. Мадам Пиццаро предложила ей чая, но Лидия не за этим пришла и вежливо отклонила предложение.

– Вы, наверное, скучаете по племяннику, – сказала она.

– О, конечно! – пылко воскликнула мадам.

– И я тоже. Мы с ним очень сблизились. Мы оба родились на Сент-Томасе, и он обещал мне кое-что в память об этом острове.

Она достала записку, которую Камиль поспешно написал в парке, улыбаясь ее просьбе. В записке он просил тетю и дядю отдать мадам Коэн картину, висевшую у них в гостиной. Прочитав записку, мадам Пиццаро нахмурилась. Она привыкла к этой картине и не хотела с ней расставаться.

– Мне надо обсудить это с мужем, – сказала она. – Мы ведь и дорогую раму купили для нее.

– Я оплачу это все. Я знаю, что вы любите картину, но она значит для меня необычайно много. Вы даже представить себе не можете, как это важно для меня.

Лидия подошла к картине. Женщина с корзиной белья на фоне моря. Лидия знала, что находится в доме на сваях и куда ведет дорога, возле которой ослы жуют высокую траву и огрызаются, если ты осмелишься дернуть их за хвост. Болезнь и потрясение, лишившие когда-то ее памяти, постепенно возвращались к ней. Она стала понимать английский язык и давать незнакомые названия знакомым блюдам. Овсянку, которую ее дети ели по утрам, она называла «фонджи», что очень смешило дочерей.

Чувства так переполняли ее, что она разрыдалась.

– Дорогая моя! – воскликнула мадам Пиццаро. – Пожалуйста, перестаньте!

– Простите меня, – сказала Лидия, – простите, ради бога! – Она с трудом подбирала французские слова, вместо этого ей пришла в голову странная фраза «Jeg er ked af» ^[24]. Она не имела понятия, что это значит. – Но я просто не знаю, как я смогу жить без нее.

– Да я уж вижу, – сказала мадам Пиццаро и дала знак служанке принести оберточную бумагу. – Берите ее, дорогая.

Взяв картину, Лидия поблагодарила хозяйку и, выйдя в коридор, постояла несколько секунд, чтобы прийти в себя. Она чувствовала внутри жар сродни той жаре, что была на дороге, ведущей к гавани, куда ее вела за руку та женщина. «Не убегай от меня слишком далеко», – всегда говорила она. Наконец Лидия вышла на улицу. Близилось лето, деревья источали ароматы. Птичье пение звенело в бледно-голубом небе того оттенка, который, как уверял Камиль, отпугивает духов. Именно такого цвета было небо на этой самой картине, портрете ее матери по имени Жестина, которая ждала дочь с тех самых пор, как ее украли, и не теряла уверенности, что наступит день, когда прибудут шестьдесят писем в коробке, пахнущей лавандой – травой, возвращающей человека домой.

Сойдя с корабля, он проспал восемнадцать часов подряд. Когда он проснулся, ему казалось, что он переплыл не океан, а целую эпоху. Снова была жара, звон козьих колокольчиков на холмах, хлопанье крыльев насекомых, атаковавших ставни его полутемной комнаты. Он считал себя уже мужчиной, но здесь на него смотрели как на мальчика. Наполовину проснувшись и наполовину одевшись, он прошел на кухню, где Розалия приготовила для него знакомое с детства фонджи в желтой миске, из которой он ел с тех пор, как ходил, цепляясь за материнский подол. Он поблагодарил Розалию, сказав, что ее блюда несравнимы с французской кухней. И это была правда – хотя бы потому, что каша была для него не только пищей, но и напоминанием о детстве, приворотным зельем, возвращающим его в прошлое. Он наблюдал за Розалией у плиты, слушал ее энергичный французский язык и вспоминал всю свою жизнь на острове – все, что он любил, и все, что гнало его отсюда.