Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Фурсов cтр.№ 26

А Устав, в свою очередь, опирался на практику и на теорию, сформулированную Лениным: «Мы должны знать и помнить, что вся юридическая и фактическая конституция советской республики строится на том, что партия всё исправляет, назначает и строит по одному принципу» ^[39]. «Партией руководит… ЦК из 19 человек, причём текущую работу в Москве приходится вести ещё узким коллегиям… Оргбюро и Политбюро… Выходит, следовательно, самая настоящая «олигархия»… Ни один важный политический вопрос не решается ни одним государственным учреждением в нашей республике без руководящих указаний ЦК партии! Таков общий механизм пролетарской государственной власти, рассматриваемый «сверху» с точки зрения практики осуществления диктатуры… Вырастал этот механизм из маленьких, нелегальных, подпольныхкружков в течение 25 лет» ^[40]. Всё понятно? Даже после победы революции большевики сохранили подпольно-внелегальный характер своей деятельности.

Именно экстралегальность, надзаконность придавала КПСС статус «высшей формы общественной организации». Высшей – означало и выше закона. Помимо прочего, надзаконность выполняла для КПСС ту же функцию, которую для самодержавия выполнял сакральный характер власти. Но это отдельный разговор.

Повторю: советские руководители прекрасно это понимали, причём не только во времена Хрущёва и раньше, но и во времена Горбачёва – ситуация не изменилась. Достаточно прочесть секретную записку В. И. Ивашко (документ под названием «О неотложных мерах по организации коммерческой и внешнеэкономической деятельности партии» за № 15703 от 23 августа 1990 г.), адресованную его непосредственному начальнику М. С. Горбачёву. В ней говорится о необходимости принятия неотложных мер по защите партийного имущества в условиях перехода к рынку, поскольку оно не защищено юридически.

В. И. Ивашко прав: имущество КПСС не было собственностью, ибо собственность – это не кража, а юридическое отношение. КПСС юридическим лицом как раз и не была, вот пришлось выкручиваться. Например, В. И. Ивашко предложил «планомерно создавать структуры „невидимой“ партийной экономики, к работе с которой будет допущен очень узкий круг лиц» (не эти ли лица полетели из окон осенью 1991 г.?). В качестве новых «промежуточных» хозяйственных форм «невидимой» экономики назывались фонды (мне почему-то сразу приходит на ум: «горбачёвский фонд»), ассоциаций (например, ассоциация Шеварднадзе – была такая, а сколько мы не знаем!). Налицо предложение осуществить переход к рынку, по сути означавшее превращение значительного сегмента номенклатуры из статусной группы в собственническую, в класс, в виде заговора. Тут вспоминается не только коммунистическая фаза русской истории – раздолье для конспирологии, но и самодержавная с её бесчисленными «секретными комитетами», «тайными канцеляриями» и т. п.

Необходимо подчеркнуть: суть коммунистической власти не изменилась от Ленина до Горбачёва; форма постоянно смягчалась, суть же – надзаконная суть – оставалась такой, какой сформулировал её Ленин почти сразу после революции: власть партии – это «никакими законами, никакими абсолютно правилами не стеснённая, непосредственно на насилие опирающаяся власть» ^[41]. Или: «Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем» ^[42].

Итак, с большевиками, властью КПСС, которая – парадокс – была незаконной (поскольку находилась над законом) по советскому же гражданскому праву, всё ясно. Ну а что же самодержавие, свергнутое народной стихией, которую впоследствии оседлали большевики, – и оно былонад законом? Да. Более того, оно родилось как надзаконная власть. Принимая 5 января 1565 г. в Александровой слободе членов освящённого Собора, думных и приказных людей, просивших его сменить гнев на милость и вернуться в Москву на покинутый им 3 декабря 1564 г. престол, Иван IV выдвинул жёсткое условие возвращения: воля государя становится единственным источником власти и закона. Царь становился над законом, а великокняжеско-боярский режим менялся на царский. Возникало нечто неизвестное ни на Западе, ни на Востоке – самодержавие. Орудием установления самодержавия становился тоже невиданный и необычный институт, собственно, даже не институт, а чрезвычайная комиссия – опричнина, которая была не чем иным, как эмбриональным самодержавием. Пройдя через Смуту и послесмутное восстановление, к середине XVII в. самодержавие установилось полностью, закрепостив общество службой (1649 г., Соборное уложение).

Самодержавие нередко трактуют то как восточный деспотизм, то как западный абсолютизм. Это неверно. В определённом смысле указанные формы имеют больше общего друг с другом, чем с самодержавием. В Индии, Китае, Японии власть раджей и султанов, хуанди, тэнно и сегунов была жёстко ограничена традицией и ритуалом (вплоть до того, сколько минут хуанди может провести с наложницей). Если же взять Европу, например Францию эпохи Людовика XIV, которая считается моделью абсолютизма (в данном случае я не стану спорить о правомерности данного термина – это хорошо сделал Н. Хеншел), то там монарх был ограничен не только законом, но и различными административными структурами, правами целых групп и т. п. Например, последние два года своей жизни Людовик XIV провёл в слезах, поскольку по закону регентом при наследнике «короля-солнца» должен был стать герцог Филипп Орлеанский, которого Людовик ненавидел. И король, которому приписывают фразу «L'etat с'est moi» («Государство – это я»), ничего не мог сделать – его ограничивал закон.

Первое законодательное ограничение самодержавия было осуществлено самодержцем Павлом I. Речь идёт об Указе о престолонаследии от 5 апреля 1797 г., установившем порядок престолонаследия. Это было первое отступление от логики самодержавия, согласно которой никакого порядка престолонаследия быть не может и не должно – на всё воля самодержца. Второе ограничение пришло в октябре 1905 г. (октябрьский манифест), а третье, ставшее окончательным решением самодержавного вопроса в России, в феврале 1917 г. – «с третьего щелка вышибло ум у старика» (А. С. Пушкин).

Из того, что власть в России должна быть неограниченной, т. е. стоять над законом, над любыми другими формами, исходили не только самодержцы, но и борцы с самодержавием. Я уже цитировал Ленина с его диктатурой, не ограниченной ни чем. Однако за сотню лет до Ленина Павел Пестель в своей «Русской правде» нарисовал такую схему, в которой над законодательной, исполнительной и судебной властями (разделение властей á la Америка) возвышалась контролирующая их блюстительная (слово-то какое!) власть – Верховный собор, – осуществлявшаяся 120 «боярами», которые избирались пожизненно. По сути, перед нами пусть коллективное, олигархическое, но всё то же самодержавие – надзаконная власть.

Итак, с Ивана IV и до наших дней русская власть носит принципиально надзаконно-внезаконный характер: она сама – источник закона. Более того, с Ивана IV – по сути, а с Петра I и по форме – русская власть встаёт над религиозной, в значительной степени принимает на себя её функции. И власть религиозная, церковная очень хорошо это понимает и ведёт себя соответственно; два исключения – митрополит Филипп и патриарх Никон; но, во-первых, оба они жили в эпоху юности, становления, а то и генезиса русской власти; во-вторых, исключения лишь подтверждают правило.