Последний окножираф - читать онлайн книгу. Автор: Петер Зилахи cтр.№ 17

Окножираф:

«Реют наши флаги высоко, от имени народа начертано на них: Да здравствует свобода!»

Для девушек кордон, как и ватерклозет, приятнее. Девушки классифицируют омоновцев по усам и по тому, сколько им требуется времени, чтобы покраснеть. Время покраснения обратно пропорционально густоте усов. Но где же омоновки-женщины? Где шустрые кошечки, подмигивающие из-под шлема? Где заботливые матроны-мельтоны, мамашки в фуражках, которые за ухо отведут тебя домой? Где белокурые полицай-фрау, где перетянутые черными ремнями красотки, милицейские телки в высоких ботинках с горячими верткими попками? О, где же вы, где?

Богиня Эрида подбросила на пиршественный стол яблоко с надписью: «Прекраснейшей». Так началась война. Золотое яблоко, символ солнца и бессмертия, царевич Парис отдал богине Афродите в обмен на земное ее воплощение — прекраснейшую из женщин, что следует понимать как метафору, в сердцевине которой — любовь. Есть мнение, что яблоко дала своему возлюбленному напрокат сама Афродита, она ведь и так уж была бессмертна. Золотые яблоки росли в строго охраняемом саду далеко на западе, там, где солнце исчезает в море, вот почему на закате небо напоминает дерево, гнущееся под тяжестью собственных плодов. Этот сад находится на границе жизни и смерти, точнее, на границе смерти и бессмертия. Когда горизонт отрезает от солнца половинку пурпурного яблока, на небо восходит звезда богини.

Это дерево охранял змей, у которого было множество голов и который говорил на множестве языков. Христианство перевернуло все с ног на голову, змей переквалифицировался из толмача в соблазнителя, знание превратилось в грех, а возлюбленные расплатились за яблоко своим бессмертием. Адам и Ева вошли во врата не с той стороны, оказавшись в юдоли страданий и смерти, но в сердцевине разрезанного яблока мы и сегодня видим пятиконечную звезду богини, звезду, которую франкмасоны почитают как символ духа, скрывающегося в материи. В Средние века золотое яблоко стало символом королевской власти. Белоснежку от клинической смерти спасла любовь принца. А королевич Аргелиус с помощью золотого яблока нашел себе среди фей невесту. У турок яблоня также растет на западе — как метафора последнего завоеванного города и мирового господства. В результате демографического взрыва сады стали городами, и османским авторам в качестве яблоневых садов уже видятся Рим, Вена и Кельн. В новой мифологии яблоко вновь появляется как носитель знания. Король Матяш пожаловал самому умному своему пажу герб с золотым яблоком. Теорию всемирного тяготения Ньютон создал благодаря упавшему яблоку.

В старших классах мы ездили на сбор яблок. У озера Балатон я сортировал золотые яблоки («голден»), которые отправляли на Запад. Я так и видел, как там надкусывают сорванное моими руками яблоко. А там — золотой червяк. Нью-Йорк называют Большим Яблоком. Люди Милошевича пытались выгнать из города оппозицию, забрасывая ее яблоками. Раздавать проправительственным демонстрантам яблоки — чем не постмодернистский жест! Как эффектный протест против театральности антикоммунистических митингов, массовая потасовка 24 декабря началась с метания яблок. Но белградцы, вместо того чтобы вкусить от них, принялись отбивать идеологическую атаку, швыряясь яйцами, гнилой картошкой и овощами.

Священным деревом Эриды была осина. Кол, которым нужно пронзить сердце вампира, должен быть вырезан из осины. Вампир ищет прекраснейшую из прекрасных и потому не может умереть.

Хорошие ножки — большая редкость, ноги снашиваются, стаптываются, стираются. Каждый день центральную площадь Белграда заполняют ноги. Под Новый год у Народного театра — миллион ног. Они шагают вместо тебя, синхронно, как в бассейне с искусственными волнами, покачиваются вверх-вниз головы. На моих ногах топчется миллион других ног. Площадь использована до последнего сантиметра, на ней не поместится больше ни одной ноги. Но это на земле. А вообще-то ноги кругом — подо мной, надо мной, я иду сквозь них, как сквозь тесто. Надолго меня не хватает, толпа вдавливает меня в стену, у которой тоже, оказывается, есть лицо. Где-то играет оркестр. Кто-то взбирается мне на плечи, взрослые держат над головой детей. Какая-то женщина теряет сознание, и ее передают на руках в окно первого этажа. Одна рука у меня зажата в кармане, вытащить ее невозможно, и я помогаю передающим женщину головой. Мы вместе шагаем, вместе вопим, вместе поем. В полночь что-то подбрасывает меня над толпой, и я, в состоянии невесомости, с кем-то чокаюсь. Толпа забросила меня на ближайший балкон. Меня обнимают, целуют: с Новым годом! И я лечу дальше, поднимаясь, как пузырек в шампанском. Белград, 1997: ты обязан научиться летать!

Окножираф: «Каждый раз, когда сегодня кончается, начинается завтра».

В 1956 году, в честь 500-летия Нандорфехерварской битвы, Будапешт превращают в руины. Советская Армия, возродив традиции 1944-го, распространила их на некоторые дополнительные объекты. Город весь издырявлен снарядами, дыры зияют в домах и промеж домов, новые дыры не отличить от старых, и становится постоянной темой вопрос, пострадал ли тот или этот дом во время осады или в дни революции, в 56-м или в 44-м, нет, этот в 44-м не мог, он же новый, да какой там конструктивизм, что, не видишь, как выгнута у него терраса! Но вот пошел снег, дыры скрылись, потом выпал новый снег, свежий снег смешался со старым, и никто уж не мог сказать, какой снег — старый? новый? — залепил эти раны; люди ждали тепла, изнуренные бесконечной стужей. Сорок тысяч больших дыр и несколько миллионов маленьких. Будапешт — продырявленный город. В этом дырявом городе я родился, дырки от пуль на стенах больницы, то же самое — на кладбищенских плитах. У меня на глазах в могилу барона Мано Кручины Шванбергского (и супруги его Марианны) прошмыгнул двухметровый уж. Барон умер в 56-м, Марианна — в 44-м. Потом могильный камень исчез, и на месте его осталась дыра. Затем на месте дыры появилась другая могила. Круговорот дыр в природе. Дом, в котором мы жили, был построен на месте дыры, оставшейся от дома моего деда. Мой отец играл в детстве в воронках от бомб, упавших в наш сад. Воронки побольше использовали для застройки, поменьше — под мусор; в конце сада лежали навалом отслужившие свой срок кинескопы и радиодетали; кладбище информационного лома на горе Сабадшаг. Как-то в одной из дыр мы нашли настоящую бомбу с крылышками, она тоже была дырявая: кто-то свинтил взрыватель. Мы любили, забравшись на каменную ограду, совать пальцы в дырочки и, зажмурив глаза, представлять себе пулю. Новейшая история Будапешта писана азбукой Брайля. Будапешт недоступен свободному взору, Будапешт нужно осязать, познавая через наколотые на стенах дырки. Читать между строк, читать его иероглифы во всю стену, лирические и эпические вариации, граффити войны, шероховатые эротические послания, вывороченный наизнанку архив. Жизнь Будапешта продолжается в новых дырах. Их рождают новые нужды города, там и тут ни с того ни с сего возникают проплешины, различимые даже на карте, и так же внезапно исчезают под натиском офисов. Свои дыры, маленькие и большие, неустанно проделывает в городе мафия. Меняется аура дыр. Жизнь дыр девяностых годов эфемерна: не успеет дыра появиться, как ее уже залатали. То ли дело былые дыры: долговечный 9-миллиметровый калибр, внушающий уважение 23-й, оглушительный 38-й и сотрясающий стены 85-й. Дыры старых добрых времен.