САРМАТ. Все романы о легендарном майоре спецназа - читать онлайн книгу. Автор: Александр Звягинцев cтр.№ 161

– А потом, когда стихал шум комсомольской свадьбы?

Николай Степанович промолчал, ибо Павел Толмачев бесцеремонно напомнил ему «жареный» факт из его личной комсомольской биографии.

– Забыл, милейший, подскажу, – жестко продолжал тот. – Потом выбивали ей однокомнатную конуру и… И под зад коленом бедолагу, чтоб с выблядком под ногами не путалась и дальнейшую номенклатурную карьеру не портила, не забыв, однако, предупредить: если будет возникать с претензиями, то и конуры этой лишится.

– А кто без греха, Павел Иванович? – промямлил Николай Степанович. – Бывало по молодости всякое…

– Коль бывало, думай, как на ежа сесть и не уколоться, – отрезал Павел Иванович и отвел в сторону стальные глаза, давая понять, что и так уделил Пылаеву не по рангу много времени.

Когда, после такой «дружеской» беседы, Николай Степанович перемещал в черной «Волге» свое бренное тело на персональную госдачу в Барвихе, то буквально задыхался от ярости. Но объектом его гнева был не зять – мерзавец и махинатор, а сам Павел Толмачев, так бесцеремонно напомнивший ему о грехах его комсомольской молодости. «Будто сам чистенький, как первый снег! – клокотало внутри Николая Степановича. – Знаю я вас, чистеньких, пушистых!.. Покопаться в партийных архивах – такое на каждого соберешь, о-го-го!.. Все наверх шли по трупам… И в швейцарских банках на черный день у каждого припасено… Правда, еще попадаются и такие, которые за коммунистическую идею горло перегрызут, но их, слава богу, осталось совсем немного. Идея идеей, а каждый о своей заднице в первую очередь печется. Вон возьми зятька Вадьку – он эту идиотскую идею даже в Афганистан поперся внедрять, а как в стране родной говнецом потянуло, так мигом слинял в сытую Германию, под теплый бок какой-то немецкой бляди. Да-а, прав, прав был старый еврей Фрейд, человек не столько слаб, сколько подл, и только таким надо его принимать… Хоть Толмачевы такого же, как и я, грешный, деревенского колхозного корня, а поди ж ты, научились по-бульдожьи любого брать за горло. Научились, сволочи!..»

Вспомнив немигающие стальные глаза Павла Ивановича, за которые того на Старой площади прозвали Удавом, Николай Степанович снова покрылся холодным потом.

«Да уж, про всех Удав все знает и все про всех помнит: кто с кем в бане парился, кто с кем под каким кустом лежал, – стучало в его мозгу. – Сусловский выкормыш, мать его!.. Не только у нас – фуксов из ЦК комсомола, говорят, даже у секретарей ЦК партии от одного его взгляда мошонка в грецкий орех сжималась».

Сам Николай Степанович Пылаев происходил из олонецких старообрядцев, осевших еще во времена петровских гонений на двуперстников в укромных пермских колках, стекающих с уральских отрогов к Камереке темно-зелеными хвойными потоками. За годы государственного безбожия и колхозного крепостничества, казалось, веками незыблемый уклад жизни старообрядческих общин – и тот пошел прахом. Как и по всей Руси-матушке, от жуткого колхозного бесправия в их угасающие деревни пришли повальное пьянство и невиданное у староверов воровство. Атеистическое школьное воспитание, помноженное на изощренность государственного агитпропа, в конце концов отвратило подавляющую часть молодежи от обычаев и веры предков. От темных ликов древних образов сельская молодежь безвозвратно уходила в дымные города или вербовалась артелями и поодиночке на многочисленные «стройки коммунизма». По окончании службы в стройбате Северного флота не думал возвращаться в свой «лежачий» колхоз и ротный комсорг старший сержант Пылаев. Без долгих раздумий он завербовался на строительство подмосковных объектов атомной энергетики.

Но трудиться штукатуром бывшему сержанту не пришлось. Среди разношерстной массы вербованных партийное начальство сразу выделило смазливого и бойкого пермяка, умеющего выступать на производственных собраниях без подготовки на любую тему, и определило его по комсомольской линии. Довольно скоро пермяк стал членом бюро горкома комсомола в одном из закрытых научных городов Московской области, потом и первым секретарем горкома. Тогда же произошел у него «жареный факт» с секретаршей, про который ему сегодня напомнил Павел Толмачев. От секретарши с ребенком с помощью «старших товарищей» ему тогда удалось благополучно избавиться. О ней и о сыне с тех пор он ничего не слышал и слышать не хотел, лишь изредка переводил им незначительные суммы, которые, надо полагать, их вполне устраивали. А через полгода, когда шум утих, бойкий пермяк, покорив своей речистостью и синими глазами одну из дочерей первого секретаря горкома партии, обзавелся семьей. Заботами тестя сразу после женитьбы путь ему пролег в только что созданную Высшую комсомольскую школу. Окончив ВКШ, наш пермяк быстро пошел вверх: секретарь обкома комсомола, а через три года и первый секретарь обкома комсомола в одной из зауральских областей.

Область та гремела на всю страну несметными запасами нефти, газа и великими «стройками коммунизма». Руководящие товарищи из ЦК КПСС и союзных министерств, маститые журналисты, писатели и артисты валом валили в процветающую область. Расторопный пермяк успевал не только мотаться по таежным буровым и устраивать шумные фестивали молодежной песни, но и рассылать по нужным столичным адресам баулы с коврами, дубленками и американскими джинсами, предназначенными его комсомольцам. Многие московские барыги сколотили тогда целые состояния на спекуляциях этим дефицитом. Разумеется, не оставались внакладе и наш пермяк и его «старшие руководящие товарищи»… Кроме того, пермяк никогда не забывал организовать «руководящим товарищам» отдых в потаенных от простых смертных таежных заимках с роскошными финскими саунами, со столами, ломящимися от редкостных по тем временам коньяков и прочих яств, с обслугой из ядреных комсомолочек, готовых ублажать начальство сколько угодно и как угодно.

Передовицы газет и журналов тех лет пестрели заголовками о романтике трудных дорог, о трудовых подвигах комсомольцев на стройках коммунизма. И действительно, была тогда у молодежи в чести романтика первопроходцев таежных дебрей, были и подвиги, но щедро воздавалось за них больше партийным и комсомольским руководителям. А в руководимых ими органах процветали карьеризм и пьянство, а порой и откровенный разврат. В такой вот атмосфере, «под чутким руководством старших партийных товарищей», формировался характер нашего бойкого пермяка. Он быстро почувствовал вкус к «буржуазному загниванию», к большим деньгам и, главное, обрел связи в высших партийных сферах, благодаря которым в скором времени оказался в Москве, на должности одного из секретарей ЦК комсомола, и даже был «избран» депутатом Верховного Совета СССР.

Жизнь в Москве постепенно налаживалась. С рождением дочери семья перебралась в роскошную четырехкомнатную квартиру в элитном цековском доме. Казалось, все идет нормально у нашего пермяка, назначенного вскоре заведующим одним из отделов ЦК КПСС, но тут неожиданно взбунтовалась жена. Филолог по образованию, доктор наук, она имела твердый характер и моральные воззрения, мало совместимые с комсомольской нравственностью супруга. Она долго терпела измены, его интрижки с секретаршами и певичками и весь его образ жизни, в котором ложь, предательство, интриганство и казнокрадство считались нормой. Однажды, после очередной измены, она твердо заявила ему: