«Пьеса написана талантливым автором, поставлена талантливым режиссёром в одном из культурных театров с особой тщательностью. Таким образом, мы имеем дело с серьёзным театральным явлением, и это обязывает подойти к оценке его с необходимой объективностью».
Призывая к «объективности», главная партийная газета страны тем самым как бы впрямую заявляла, что все прочие высказывания о спектакле ГосТИМа были субъективны. В «Правде» говорилось:
«Эта политическая сатира остроумно, местами блестяще сделана. Здесь нащупана конкретная форма нового стиля, которая в дальнейшем будет модифицироваться в зависимости от материала времени и обстановки. „Баня“ стоит на грат „обозрения“, но это не „обозрение“, а пьеса "циркового "типа, который даёт возможность создавать формы величайшей гибкости, способные вобрать в себя и ударно, весело, эмоционально убедительно подавать разнообразный, живой материал нашей революционной эпохи. В этом основное значение последней пьесы В.Маяковского».
Статья заканчивалась дифирамбом и в адрес постановщика спектакля:
«Мейерхольд потратил на постановку „Бани“ много своей общепризнанной изобретательности. Ему удалось создать политический спектакль, в основу которого заложены принципы зрелищного массового искусства. Концентрация действия, плакатность, „упрощённость“ игры (а на самом деле очень сложная условность игры) – это есть нечто вновь найденное».
После такой рецензии вполне можно было воспрянуть духом.
Не в тот ли день состоялась ещё одна «читка», о которой написала Вероника Полонская:
«…он прочёл мне отрывки из поэмы “Во весь голос”. Я знала до сих пор только вступление к этой поэме, а дальнейшее я даже не знала, когда это было написано…
Любит? Не любит? Я руки ломаю
и пальцы
разбрасываю разломавши…
Прочитавши это, он сказал:
– Это написано о Норкище.
Когда я увидела собрание сочинений, пока ещё не выпущенное в продажу, меня поразило, что поэма “Во весь голос” имеет посвящение Лиле Юрьевне Брик.
Ведь в этой вещи много фраз, которые относятся явно ко мне.
Прежде всего кусок, который был помещён в предсмертном письме Владимира Владимировича:
Как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
с тобой мы в расчёте
и ни к чему перечень
взаимных болей бед и обид, —
не может относиться к Лиле Юрьевне, так как любовь к Лиле Юрьевне была далёким прошлым.
И фраза:
Уже второй / должно быть ты легла
а может быть / и у тебя такое
я не спешу / и молниями телеграмм
мне незачем / тебя / будить и беспокоить
1928 г.
Вряд ли Владимир Владимирович мог гадать, легла ли Лиля Юрьевна, так как он жил с ней в одной квартире. И потом “молнии телеграмм” тоже были крупным эпизодом в наших отношениях.
Я много раз просила его не нервничать, быть благоразумным.
На это Владимир Владимирович тоже ответил в поэме:
Надеюсь, верую вовеки не придёт ко мне позорное благоразумие».
В тот же день в клубе писателей демонстрировали новый фильм Александра Довженко «Земля». Маяковский туда приехал, фильм посмотрел. Он ему понравился, и поэт предложил кинорежиссёру встретиться на следующий день, сказав при этом:
«Давайте посоветуемся, может быть, удастся создать хоть небольшую группу творцов в защиту искусства. Ведь то, что делается вокруг, нестерпимо, невозможно».
Как видим, Маяковский кипел энтузиазмом и горел желанием создать коллектив «творцов», который был бы в состоянии создавать настоящее искусство. Для этого и приглашал Александра Довженко.
Но их встреча не состоялась.
Почему?
Ответа на этот вопрос у биографов поэта нет. Нет даже предположительной версии.
Оставила воспоминания об этом дне и Галина Катанян:
«Последний раз я видела Владимира Владимировича 8 апреля в клубе писателей на просмотре "Земли "Довженко.
Стоя у стены рядом с Клавой Кирсановой, заложив руки за спину, он хмуро слушал оживлённо-говорливую Клаву.
Мы с Васей уходили и подошли попрощаться. Держа мою руку в своей, он попросил:
– Приехали бы с Катаняном завтра ко мне обедать…
Почему-то мы не могли, поблагодарили, отказались. Он
вздохнул и выпустил мою руку:
– Ну что ж, прощайте!»
Тот же день в описании Вероники Полонской:
«Я уезжаю в театр. Приезжаю обедать с Яншиным и опаздываю на час.
Мрачность необыкновенная.
Владимир Владимирович ничего не ест, молчит (на что-то обиделся). Вдруг глаза наполняются слезами, и он уходит в другую комнату».
Что-то, видимо, с Маяковским произошло. Притом что-то необыкновенно трагическое, чтобы так отрешённо на всё реагировать. Но что?
Ситуация подсказывает, что именно в этот промежуток времени (между просмотром фильма Довженко и обедом в Гендриковом) вполне мог состояться разговор Маяковского и Агранова. Разве не мог Яков Саулович пригласить Владимира Владимировича зайти в ОГПУ? Мог, конечно. И тот зашёл. Агранов, вероятно, уже знал о деньгах, внесённых в строительный кооператив, и поэтому стал говорить Маяковскому, что никакого переезда в новую квартиру да ещё с Вероникой Полонской у него не получится, потому как она служит в ОГПУ и выполняет ответственнейшие задания этого ведомства. Наверняка было сказано много другого, малоприятного для Маяковского. Не трудно себе представить, в каком состоянии он был после такого разговора – его настроение (как это бывает у всех дислексиков) резко переменилось.
Вечером Владимир Владимирович и Вероника Витольдовна пошли в клуб.
Об этом – Полонская:
«Ещё были мы в эти дни в театральном клубе. Столиков не было, и мы сели за один стол с мхатовскими актёрами, с которыми я его познакомила. Он всё время нервничал, мрачнел: там был один человек, которого я когда-то любила. Маяковский об этом знал и страшно вдруг заревновал к прошлому. Всё хотел уходить, я его удерживала».
Этим человеком, «которого когда-то любила» Полонская, был Борис Николаевич Ливанов.
В тот вечер в театральный клуб пришёл и писатель Виктор Ардов. Он тоже оставил воспоминания:
«Тогда – в 30 году – был закрыт полу буржуазный „Кружок друзей искусства и культуры“, посильно в условиях нэпа копировавший дореволюционный московский литературный кружок (под руководством Брюсова). В помещении кружка был открыт профсоюзный театральный клуб.