Хорошо помню ощущение беззащитности, которое поселилось в душе в 1990-е, оно было особенно болезненно для нас, росших с уверенностью в мощи державы-победительницы Гитлера. А ельцинская гоп-стоп-компания тем временем как раз доламывала некогда могущественную советскую армию, подбираясь уже к атомному щиту. Не изменись политический курс с приходом Путина, вполне возможно, вместо Алеппо сейчас была бы Москва. Невозможно? Почему же? Белград – тоже столица, большой древний город, и я видел его еще дымящиеся руины. Кстати, я уверен: если предательство правящей верхушки в 1990-е не будет осуждено на государственном уровне, а имена врагоугодников не названы вслух и не заклеймены «позором и нехорошими словами» (как выразился простодушный герой советского кинофильма), мы не застрахованы от новых «беловежских пущ» и «загогулин», лишающих наш народ средств обороны и ответного удара. Почему с этим медлят? Не понимаю… Вякая личная благодарность имеет государственные пределы.
Как-то в середине 1990-х мы встречали новый год в литературном кругу, и кто-то поднял бокал за то, чтобы снова наша броня стала крепка, а танки быстры. Вдруг один литератор с либеральной паскудинкой во взоре удивился: «А зачем нам броня? На нас никто не собирается нападать!» «Как на Хиросиму?» – уточнил я. «Причем здесь Хиросима!» – вскричал он с той истеричностью, какая появляется у некоторых людей, когда им нечем возразить. Сейчас он живет в Америке и пишет статьи о том, что пока Россия не будет разгромлена, переформатирована и разделена на десяток независимых государств, цивилизованное человечество не может спать спокойно. Оно и не спит, трудится, строит военные базы по периметру России, вводит против нас санкции, гнобит наших инвалидов-спортсменов… Да мало ли еще всякого… Но в сердце снова поселилось чувство нашей непобедимой правоты. В новогоднюю ночь я и выпью за эту историческую правоту, обеспеченную двумя старыми союзникам – Армией и Флотом – и третьим, новым, – воздушно-космическими войсками!
А вообще-то я хотел рассказать о том, как, будучи рядовым срочной службы, в ночь с 1976-го на 1977-ой выполнял обязанности полкового Деда Мороза. Заболтался. Растекся мыслью. Расскажу как-нибудь в другой раз…
Часть II. Писатель у диктофона
Интервью
Писатель в эпоху перемен
15 лет назад, 19 апреля 2001 года, главным редактором «Литературной газеты» стал Юрий Поляков. Мы говорили о творчестве, политике и просто о жизни. А начали со старейшей в России газеты, которой скоро исполнится 87 лет. Если же вести отсчет от издания Антона Дельвига и Александра Пушкина, то «ЛГ» и вовсе без малого два столетия!
– Вам уже полтора десятка лет приходится раздваиваться – на работу журналиста и деятельность писателя. С какой мысли начинается утро: «Что с газетой?» или «Как новый роман?».
– В понедельник и во вторник меня обуревает первый вопрос, ибо в эти дни принимается окончательное решение по содержанию номера – одни материалы снимаются, другие ставятся. Учитываем текущий момент, происходящие события. Ну а во вторник завершается процесс производства газеты.
На редакционном совещании в среду обсуждаем вышедший номер и основу будущего. В пятницу – еще одна «летучка», на которой рассматриваются оперативные моменты.
Ну а в четверг и в выходные стараюсь заниматься писательским ремеслом. Но порой приходиться менять планы – выкраивать время для деловых встреч, командировок, съемок в телепередачах… Но есть еще и творческие отпуска.
– За годы работы в «ЛГ» – я говорю лишь о литературном творчестве – вы написали три романа: «Грибной царь», «Гипсовый трубач» «Любовь в эпоху перемен». Плюс сценарии, несколько пьес. Немало, но ваш КПД мог быть выше, если бы не газетная поденщина…
– Согласен. Я возглавил редакцию «ЛГ», когда у меня совсем неплохо шли творческие дела, да и в материальном плане все было нормально. «Литературная газета» давно стала для меня родной, я печатался в ней много лет. Но меня коробило одностороннее, некорректное освещение процессов, происходящих в литературе.
Сегодня, как мне кажется, «Литературная газета» стала более объективной. На ее страницах выступают носители разных политических и эстетических взглядов. Удалось помочь консолидации писательской интеллигенции, наладить диалог между представителями разных взглядов и течений.
Однако мы не смогли создать творческий союз, и на данный момент в России нет писательского сообщества, которое бы оказывало влияние на духовно-информационный процесс.
– Об этом шел разговор в ноябре 2013 года на Российском литературном собрании, где присутствовал и выступал президент России Владимир Путин…
– Мероприятие было солидным, с участием нескольких сотен писателей и поэтов, а также издателей, филологов, переводчиков, библиотекарей. Всех те, кто связан со словом и чтением. Но на собрании почему-то председательствовали не «инженеры человеческих душ» и даже не библиотекари – хранители наследия, а потомки классиков – Лермонтова, Достоевского, Толстого, Шолохова, Пастернака. И даже вдова Солженицына. Это было так же странно, как если бы министр обороны Сергей Шойгу проводил военный совет во главе с потомками Суворова, Кутузова, Жукова или Рокоссовского. Генетическая преемственность – дело хорошее, но к творческому процессу отношения почти не имеет.
На Российском литературном собрании я предложил принять закон о творческой деятельности и творческих союзах и создать единое литературное общество, объединившее писателей, библиотекарей, учителей, издателей. Такие перспективы обсуждались, и президент был согласен, но до конкретики дело так и не дошло.
– Поговорим о вашем творчестве. Но прежде – о стиле работы писателя Полякова. Какой вы человек по натуре? Встаете ранним утром, хлебнули чайку или кофейку – и сразу за письменный стол?
– Я давно приучил себя к ежедневному литературному труду. Бывают дни, если можно так выразиться, креативные. Когда настроение хорошее, слова слушаются, текст льется на бумагу. Но случается, дело не идет. Тогда оставляю основную работу – роман, пьесу – и занимаюсь чем-то другим. Например, редактирую текст или берусь за литературный дневник, который, между прочим, веду почти десять лет.
– Интересно! Все началось с какого-то события?
– Я был членом Совета по правам человека при Президенте России и на одном из совещаний стал свидетелем диалога двух Владимиров Владимировичей – Путина и Познера. В этом словесном поединке президент просто классически посадил в калошу своего оппонента. Речь, помнится, шла о работе и степени свободы французского телевидения.
Затем – перерыв, народ собирается группками, что-то обсуждает. Прохожу мимо и вижу Познера в окружении «поклонников». Слышу восклицания, общий смысл которых сводится к тому, как ловко телеведущий «срезал» президента.
Я понял, что вскоре эта «легенда» разлетится по всей мыслящей кухонной Москве, и все будут восхищаться «подвигом» Познера. Хотя все было с точностью до наоборот…