Позже мы с ней говорили об этой минуте и задавались вопросом — почему мы стояли, словно окаменев, и только смотрели друг на друга. Анжела сказала:
— Я стояла на перроне уже несколько часов. В девять утра я выехала из Канн, боясь опоздать к приходу поезда. В это утро я действовала как заводная кукла, а не как живой человек. И когда тебя наконец увидела, не могла сдвинуться с места. Мне даже чуть ли не померещилось, что меня парализовало. Я знала, что это не так. Но все же не могла сделать то, что хотела — побежать к тебе, обнять и поцеловать. Не могла двинуть ни рукой, ни ногой. В последние часы моя тоска по тебе и моя радость от предстоящей встречи достигли такой остроты и силы, что когда я тебя наконец увидела — это самое странное! — то ужасно погрустнела, вместо того, чтобы ощутить радость. Да, любимый, на душе у меня почему-то стало так тяжело и так грустно.
Со мной творилось то же самое. Я не могу этого понять, по сей день не могу. Но и я ощущал какую-то давящую тяжесть и грусть — тогда, стоя на раскаленном перроне отвратительного пограничного вокзала в Вентимилья. Я не мог даже поднять руку в знак приветствия, и Анжела тоже стояла неподвижно, как статуя.
Подошел носильщик-итальянец с тележкой. Он поставил два мои чемодана и дорожную сумку на тележку и сказал, что подождет меня у выхода. Он толкал тележку перед собой, а я шел за ним, беспомощный, спотыкающийся, на деревянных, негнущихся ногах. Анжела все еще стояла, не двигаясь. Я прошел вдоль всего поезда. Носильщик исчез возле грузового лифта, уходившего под землю. А я все шел и шел вперед. Наконец дошел до Анжелы. Ее лицо выражало величайшее напряжение и сдержанность. Кроме нас с ней на перроне никого не было и было очень тихо. Мы посмотрели в лицо друг другу, и я опять увидел свое отражение в огромных карих глазах Анжелы. Мы не сказали друг другу ни слова. Только молча обнялись и прижались друг к другу со всей силой, на какую были способны, и долго не могли разжать объятий. Анжела взяла мою руку, и мы молча медленно пошли к лестнице, кончавшейся у входа в подземный переход. В переходе, ведущем под путями в здание вокзала, было очень грязно и воняло лизолем. Мы шли и шли, и теперь уже не сводили друг с друга глаз. Но все еще молчали и были необычайно серьезны. Потом поднялись по другой лестнице, миновали заграждение и зал ожидания и вышли на площадь перед вокзалом, где стояла машина Анжелы и где меня ожидал носильщик, погрузивший мой багаж в машину. В этот полуденный час жара прогнала всех с улицы, даже окна в домах были закрыты зелеными и белыми деревянными ставнями.
Напротив вокзала был отель, и прямо на тротуаре стояло несколько столиков какого-то кафе. Прижавшись к стене дома, на боку лежала шелудивая собака. Здесь тоже царила мертвая тишина. Анжела села за руль и открыла дверцу для меня на своей стороне. В этот момент я подумал о смерти. Я подумал, что смерть — сильнее любви и что она приходит к каждому и все перечеркивает, даже самую большую любовь, и что с этим придется смириться. Я был полон смирения, когда садился в машину Анжелы. Никогда больше я не был в Вентимилья.
50
Анжела вела машину уверенно и спокойно, как всегда. Мы подъехали сначала к итальянской таможне, потом к французской. Таможенники стояли прямо у шоссе, им было очень жарко, они работали без курток, и их рубашки были в пятнах пота. Держались они очень любезно, и досмотр прошел очень быстро. Как итальянцы, так и французы пытались заигрывать с Анжелой, но весьма тактично, и прекратили попытки, заметив, что она на них не реагирует. Мы ехали по автостраде. Анжела притормозила возле шлагбаума и уплатила за пользование дорогой. Казалось, что над асфальтом воздух просто кипел. Я снял с себя куртку и бросил ее в багажник, а потом развязал и галстук. Мы все еще не разговаривали друг с другом. Анжела ехала с большой скоростью. Минут через пять она нажала на тормоз, свернула на площадку для отдыха и остановилась. В следующую секунду мы бросились друг другу в объятия и целовались и сжимали друг друга с таким жаром и страстью, прямо-таки с силой отчаяния, словно были друг другу последней защитой и опорой в этом мире, что в общем-то соответствовало действительности. Только потом мы вновь обрели дар речи.
— Анжела…
— Любимый, я так счастлива.
— Я тоже.
И все равно продолжали целоваться, даже разговаривая, мы осыпали бесчисленными поцелуями щеки, лоб, глаза, долгим поцелуем впивались в губы.
— Ты со мной. Наконец-то, Роберт. Я уже думала, что сойду с ума без тебя.
— Теперь мы вместе. Я опять здесь останусь.
— О, Роберт, — вздохнула она. — На этом ужасном вокзале мне вдруг пришла в голову страшная мысль.
— Какая же? — Мои руки гладили ее лицо.
— Я подумала… что нас может разлучить только одно. Но поскольку это приходит к каждому, оно не минует и нас. И разлучит нас. Тогда одному из нас придется жить дальше уже в одиночестве. И я решила, что если эта участь выпадет мне, то я последую за тобой, потому что жить одной, без тебя, уже не смогу, без тебя и без твоей любви.
Значит, она думала о том же…
— Но сейчас, — голос ее изменился — это прошло. Сейчас все чудесно. — Она засмеялась. — Роберт, мы опять вместе! Мы опять в нашем раю! — Она преобразилась. Насколько печальной показалась мне вначале, настолько раскованной, радостной, сияющей стала теперь. — Ты голоден? Не отвечай. Конечно, ты голоден. А я! У меня просто волчий аппетит! От волнения я нынче утром даже кофе не выпила. Давай сначала пойдем куда-нибудь и поедим, а уже потом поедем домой, ладно?
— Хорошо.
— Я знаю здесь прелестный ресторанчик, и расположен он в очень красивом месте. Туда и пойдем. Тебя такой план устраивает?
— Меня все устраивает, — сказал я. — Поезжай.
Она так внезапно рванула с места, что шины заюзили. Я оглянулся назад. За нами взвился столб белого песка. Мы открыли окошки и откидной люк в крыше. Я сидел и неотрывно глядел сбоку на Анжелу, и меня переполняла гордость, потому что эта женщина любила меня так же сильно, как я ее. Нет, не гордость, а чувство благодарности переполняло мою душу, благодарности жизни, Богу или еще кому-то, кто сделал так, что мы встретились. Я смотрел на ее руки. Я смотрел на светлое пятно на тыльной стороне ее ладони. Оно стало еще светлее. Вернее сказать: за это время Анжела еще больше загорела.
— Мы едем в Эз.
51
Чтобы попасть в Эз, нам пришлось съехать с автострады. Вдоль крутого берега моря здесь проходят три шоссе. Анжела поехала по среднему шоссе, очень пыльному. Потом мы попали на узкую и еще более пыльную дорогу, круто поднимавшуюся в гору. Деревушка Эз расположена высоко, на вершине горы. Немного ниже вершины, в самом начале деревни, есть стоянка. Здесь мы поставили машину и пошли пешком вверх по переулку, круто вползающему на гору. По обе стороны в небо вздымались отвесные скалы. Дома были высечены прямо в скалах и отдавали седой стариной. Они подпирали друг друга, а узкий переулок был так крут, что часто дверь одного дома оказывалась на уровне окон соседнего дома. Деревушка возникла здесь наверняка еще в Средневековье.