Крузо - читать онлайн книгу. Автор: Лутц Зайлер cтр.№ 23

Показывая Крузо, что луковица не мешает ему продолжать работу, Эд съедал ее прямо возле раковины, как яблоко, от которого откусывал время от времени. Поначалу он перед каждым укусом ополаскивал руку, но теперь, когда мало-помалу привык к судомойне и ее токсическим эссенциям, не утруждал себя подобными манипуляциями.

Кроме «Виолы», холодильников, кофеварки и картофелечистки, с которой управлялся лишь завхоз (а он вечно отсутствовал), никакой техники в «Отшельнике» не было, если не считать серый кромбаховский телефон. По крайней мере, существовали окна, которые можно было приоткрыть, и, по возможности, настежь распахнутые двери. Ветер с моря задувал сквозь главный вход, проветривал ресторан и кухню и вылетал наружу через заднюю дверь судомойни. Таким образом Эда и Крузо часами обволакивал теплый, жирный поток, смесь табачного дыма, чада, человеческих запахов и алкогольных паров, удушливая, утомительная. «Коптят, нас коптят, – ругался Крузо, – когда явятся дикари, они нас мигом учуют. Надо вечером как следует отмыться. Отмыться, почиститься, намазаться кремом. И постоянно быть начеку. Расширять пещеру, расширять укрытия. Куда хуже дожидаться беды, чем терпеть ее, Эд!» Гулкое эхо судомойни искажало его слова, так что Эд, возможно, понимал их превратно. Непохоже, чтобы Крузо шутил, он в принципе никогда не шутил, тем более говоря о легендарной истории своего тезки.

Под конец рабочего дня мороженщик швырял ему под ноги свои пустые ведерки.

– Picobello amico ^[10]!

– Точно.

– Вот именно, точно.

– Точно.

– Ты не наглей, Луковица.

Контейнеры воняли. Дно облеплено холодными гнусавыми фразами Рене. Эд их выполаскивал. Столичное зазнайство Рене (он тоже был родом из Берлина) казалось глупым и одновременно пугало. Что-то сквозило в самой интонации, что-то безапелляционное, отсутствующее в тюрингенском или в саксонском говоре. Белая рубашка словно только что отутюжена, и пахнет от него всегда приятно, думал Эд. Рене носил фирменные джинсы и коричневую расческу с ручкой в заднем кармане. Пластмассовую расческу с широкой, слегка изогнутой ручкой. Иногда, посреди разговора, а не то и за завтраком, он доставал ее и причесывал свои волнистые волосы.

Эд тщательно, досуха вытирал ведерки и ставил их на место под окошком продажи мороженого. Потом тихонько уходил в свою комнату. Он быстро обнаружил, что из столовой можно пройти прямо к лестнице наверх, так что делать крюк вокруг дома совершенно незачем. В глубине коридорчика между столовой и лестницей находилась еще одна дверь, едва заметная, хоть и почти всегда открытая, она этаким шумовым каналом связывала кухню, ресторан и столовую с верхним этажом.

Внешний маршрут соответствовал давнему предписанию, с которым Кромбах непременно знакомил каждого нового сотрудника. Объяснялось все это жалобами довольно высокопоставленных заводских отпускников, их возмущали негигиеничные, невзрачные фигуры, неожиданно возникавшие рядом с их столиками и тучей пота, дыма и алкоголя отравлявшие им безмятежное, озаренное свечами отпускное существование. Кромбах был всего лишь арендатором и не желал неприятностей с так называемым головным предприятием; и вообще, директор следил, чтобы его персонал не слишком близко контактировал с заводскими отпускниками, этими уважаемыми представителями рабочего класса.

Благотворное уединение, о котором время от времени говорили, причем как можно более спокойным голосом и словами, скрывавшими, что вообще-то никто не знал, вправду ли оно существует, Эд испытывал вечером, один в своей комнате. Слушал обрывки мелодий, доносившиеся наверх от «Виолы». Дремал в рокоте прибоя или смотрел в темноту над водой и видел коня-топтыгина. Он был совершенно спокоен. Мог смотреть лошади в глаза, не отводя взгляда.

Казалось, в эти первые вечера во дворе «Отшельника» он начал размышлять, с лошадью перед глазами и с луковицей в руке. Причем знал, что эти размышления действительно берут начало в нем самом. Размышления по ту сторону его восприятия и где-то далеко в глубине, под книжными запасами. Влажные, бархатные ноздри, шум дыхания, покой во взгляде. Ему двадцать четыре года. Он потерял Г. Первый раз в жизни он чувствовал, как начинаются его размышления. Проводя ладонью по лицу, чуял запах ресторанных блюд. Рука маслянисто блестела.

Поднялся ветерок. Мелкие вялые балтийские волны спешили друг за другом, одышливое море. Над головой мельтешили ласточки, словно хотели прогнать его. Эд лежал на пляже, на спине, погруженный в созерцание маленьких, с кулак, пещерок, которыми был усеян северный обрывистый берег. Располагались они высоко, прямо под кромкой обрыва, десятью, двенадцатью, а может, и пятнадцатью этажами друг над другом, и напоминали Эду вырубленные в скале жилища пустынных индейцев, виденные в вестернах или приключенческих фильмах. Птицы то и дело ныряли в свои пещерки, потом снова пулей вылетали оттуда.

– Огромные часы с кукушкой, старина, – прошептал Эд, – слышишь, как тикает в глине? Раскрытыми клювами они ловят мошек, как секунды. На лету переваривают время в однородную кашицу, а после, дома, отрыгивают ее и запихивают в клювы своих крошечных забияк – только напичкавшись временной кашицей, можно выучиться летать, старая плутовка, ты знала?

Эд фантазировал с удовольствием, хотя лисица его находилась за пределами слышимости. Так или иначе, нынче у него первый свободный день, первый выходной после прибытия в «Отшельник», и он решил обойти северную половину острова.

Выходные – насчет них не было ни инструкций, ни разъяснений, да и зачем? Никто о нем не думал и ничего от него не требовал. Для Эда эти дни были этапным финишем, тихим триумфом.

– Вот чего ты достиг, – прошептал он в кишащее ласточками небо и отправился в путь.

Словно выброшенный на берег кит, что беспомощно тянет пасть к прибою и отчаянно стремится назад, в воду, поднималась из моря возвышенность Дорнбуша – огромное, медленно распадающееся животное. Штормовой прилив неумолимо вырезал огромные глыбы из его древней ледниковой туши – песчаник, сланец и упсальский гранит, они рассказывали о его давней родине и о десяти тысячах лет, минувших с времен прибытия. Скандинавская туша разрушалась, и кадавр мало-помалу возвращался в море. На северо-востоке мергель и глину течение снова прибивало к берегу, отчего остров начал округляться. Так называемый Бессин, чьи очертания все еще позволяли сравнить контур острова с морским коньком (и оттого любить его еще сильнее), за последние десятилетия увеличился, у морского конька отросли добавочные морды, голова стала принимать устрашающие размеры.

Уже через полкилометра путь оказался закрыт. Кусок береговой кручи недавно отвалился и рухнул в море. Подняв над головой узелок с вещами, Эд медленно двинулся в обход лавины. Дно каменистое, легко можно оступиться. Шел он по грудь в воде. На миг ему послышался чей-то смех, скорее со стороны моря. Отпускники в эту часть острова, похоже, не забирались. Один-единственный парень, пожалуй моложе Эда, загорал на солнце. Он разделся догола и вроде как спрятался в одной из маленьких бухточек. Когда Эд оглянулся, парень уже застегивал поверх куртки ремень. Достал из ниши автомат и помахал Эду рукой.