Последний Катон - читать онлайн книгу. Автор: Матильда Асенси cтр.№ 26

На следующий день из Брюсселя вернулся Глаузер-Рёйст. Он появился в лаборатории с хмурым лицом, насупленными бровями и сжатыми в тончайшую, почти незаметную линию губами.

— Плохие вести, капитан? — увидев его, спросила я, отрывая глаза от диплома (уже четвертого), который мне только что принесли.

— Плохие, очень плохие.

— Пожалуйста, сядьте, расскажите.

— Рассказывать нечего, — процедил он сквозь зубы, плюхаясь на стул, заскрипевший под его весом. — Нечего. Никаких следов, признаков насилия, взломанных дверей, никаких улик или зацепок. Безупречная кража. Въезд в страну за последние недели какого-нибудь эфиопа тоже не подтвердился. Бельгийская полиция допросит проживающих в стране эфиопов на случай, если они смогут предоставить какую-то информацию. Они позвонят мне, если появятся новости.

— Возможно, в этот раз вор — не эфиоп, — предположила я.

— Мы уже об этом думали. Но больше у нас ничего нет.

Он рассеянно оглянулся.

— А как дела у вас? — спросил он наконец, увидев лежащий на столе диплом. — Сильно продвинулись?

— Процесс идет все быстрее, — удовлетворенно кивнула я. — Вообще-то пробка образуется на мне. Я не могу расшифровывать и переводить со скоростью, с которой работают все остальные в группе. Это очень сложные тексты.

— Кто-то из ваших помощников может вам помочь?

— У них и так масса проблем с палеографическим анализом! Пока они работают над вторым Катоном.

— Вторым Катоном? — поднимая брови, спросил он.

— Да, да! Похоже, Мироген вскоре умер, в 344 году. После него братство ставрофилахов выбрало архимандритом некого Пертинакса. Сейчас мы над ним работаем. По оценкам моих помощников, Катон II (так он сам себя называет) был очень образованным человеком с изысканным словарным запасом. Греческий язык, на котором говорили в Византии, — пояснила я, — по произношению очень отличался от классического греческого, на основе которого были закреплены лингвистические и лексикографические нормы. — Капитан непонимающе посмотрел на меня, так что я привела пример: — Тогда происходило то, что теперь происходит с современным английским: детям сначала приходится научиться произносить слова по буквам, а потом запоминать их, потому что устная речь не имеет ничего общего с письменной. После веков изменений византийский греческий был не менее сложным.

— А, понятно, понятно!..

Слава Богу, с облегчением подумала я.

— Пертинакс, или Катон II, вероятно, получил хорошее образование в каком-то монастыре, где переписывались манускрипты. Грамматика у него безупречная, а стиль очень изящен в отличие от писаний Катона I, похоже, не очень образованного человека. Кое-кто из моих помощников считает, что Пертинакс скорее не бывший монах, а, возможно, кто-то из членов королевской семьи или константинопольской знати, потому что его почерк отличается элегантностью, пожалуй, можно сказать, он слишком изящен для монаха.

— И о чем пишет Катон II?

— Я только что закончила его летопись, — удовлетворенно заявила я. — Во время его правления братство чрезвычайно разрослось. На религиозные празднества в Иерусалим приезжало множество паломников, и многие из них навсегда оставались на Святой Земле. Некоторые из этих иностранцев стали членами братства, и Катон II пишет о том, как сложно управлять такой многочисленной и разношерстной общиной. Он даже предлагает ввести ограничения на прием новых членов, но не решается это сделать, потому что Патриарх Иерусалимский очень доволен ростом братства. В эти годы… — сказала я, сверяясь с записями, — Патриархом должен был быть Максим II или Кирилл I. Я уже попросила в архиве, чтобы они просмотрели их биографии, может быть, там что-то найдется.

— Кто-то искал прямую информацию о братстве в базах данных?

— Нет, капитан. Это ваше занятие. Неужели забыли, что вы сами вызвались?

Глаузер-Рёйст тяжело встал, будто движения давались ему с трудом. В его элегантнейшем костюме, помявшемся и неряшливом после поездки, была заметна странная, абсолютно несвойственная ему небрежность. Он выглядел удрученным.

— Я приму душ в казармах и вечером вернусь, чтобы взяться за дело.

— Мы с профессором Босвеллом и префектом скоро поднимемся в служебный кафетерий. Если вы хотите с нами пообедать…

— Не ждите меня, — отказался он, выходя из лаборатории. — У меня срочная аудиенция с государственным секретарем и Его Святейшеством.

За Катоном II последовали Катон III, Катон IV, Катон V… По какой-то непонятной причине все архимандриты ставрофилахов избирали это странное имя как символ верховной власти в этом братстве. Таким образом, ко всем известным титулам Папы и Патриарха добавлялся еще этот странный Катон. Профессор Босвелл на целый день закрылся в библиотеке с семью толстыми фолиантами «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха ^[12] и досконально проштудировал биографии двух единственных известных в истории Катонов: римских политиков Марка Катона и Катона Утического. Через несколько долгих часов он вернулся из библиотеки с относительно правдоподобной теорией, которую мы временно одобрили ввиду отсутствия какой бы то ни было другой.

— Думаю, не может быть и малейших сомнений, — очень уверенно сказал нам он, — что один из этих двух Катонов стал образцом для архимандритов ставрофилахов.

Мы сидели у меня в лаборатории вокруг моего старого деревянного стола, покрытого бумагами и записями.

— Марк Катон, которого называют Катоном Старшим, — продолжил он, — был сумасшедшим фанатиком, защитником самых старых и традиционных римских ценностей, на манер американцев-южан, которые верят в превосходство белой расы и симпатизируют ку-клукс-клану. Он презирал греческий язык и культуру, потому что считал, что они ослабляют римлян, и по этой же причине ненавидел все иноземное. Он был тверд и холоден, как камень.

— Ну и портрет ты нарисовал! — весело заявила я. Глаузер-Рёйст взглянул на меня с тем самым странным неудовольствием, с каким смотрел все время, с тех пор как понял, что мы с Фарагом сошлись лучше, чем с ним.

— Он служил Риму как квестор, эдил, претор, консул и цензор между 204-м и 184 годами до нашей эры. Будучи богат, вел чрезвычайно умеренный образ жизни и считал излишними все ненужные расходы, например, расходы на еду для старых рабов, которые уже не могут работать. Он просто их убивал для экономии и советовал римским гражданам следовать его примеру во благо Республики. Он считал себя совершенством и образцом для подражания.

— Этот Катон мне не нравится, — заявил Глаузер-Рёйст, аккуратно складывая вчетверо один из моих листков с записями.

— Да, мне тоже, — согласился Фараг, кивая головой. — Несомненно, внимание братства привлек другой Катон, Катон Утический, правнук первого и человек, достойный всякого восхищения. Будучи квестором Республики он вернул казначейству Рима честность, которой оно лишилось много веков назад. Это был в высшей степени порядочный и искренний человек. Как судья он был неподкупен и беспристрастен, так как питал уверенность в том, что для того, чтобы быть справедливым, нужно просто этого захотеть. Его искренность вошла в пословицу, и в Риме, желая что-то категорически опровергнуть, говорили: «Это не так, пусть даже это сказал сам Катон!» Он был ярым противником Юлия Цезаря, которого не без оснований обвинял в коррупции, амбициозности и грязных манипуляциях, а также в том, что тот хотел единовластно править во всем Риме, который в то время был Республикой. Они с Цезарем до смерти ненавидели друг друга. Долгие годы они продолжали ожесточенную борьбу, один с тем, чтобы стать единоличным господином великой империи, а другой с тем, чтобы ему помешать. Когда наконец Юлий Цезарь добился триумфа, Катон уехал в Утику, где у него была вилла, и распорол себе живот мечом, так как, по его словам, ему не хватало трусости на то, чтобы просить Цезаря сохранить ему жизнь, и храбрости на то, чтобы просить прощения у своего врага.