Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Михайлович Сергеев cтр.№ 79

Французская исследовательница Жюльет Кадио недавно интересно проанализировала интернационалистскую тенденцию в русской этнографии начала прошлого столетия. Если раньше, «в этнографической традиции, восходившей к дебатам 1850-х годов, преобладало течение, призывавшее изучать прежде всего русское население центральных губерний», то теперь «внимание молодого поколения этнографов обратилось к другим регионам и более „экзотическим“ народностям, часть из которых в момент революции 1905 года недвусмысленно заявила о своем желании участвовать в политической жизни страны». Тенденция эта связана с именами Л. Я. Штернберга, В. Г. Тана-Богораза, В. И. Иохельсона, придерживавшихся народнических взглядов. Этнографы эти не только изучали «экзотические» народности, но и всячески поощряли их «пробуждение». Так, Штернберг в своих работах «защищал национальные движения, понимаемые им не только как реакция на притеснения со стороны царского режима, но и как проявление пробуждающегося политического сознания инородцев… он оправдывал национальные волнения и выступления за политическое объединение восточных окраин империи». Лев Яковлевич утверждал, что многие нацменьшинства превосходят простых русских в нравственном, духовном и интеллектуальном отношении, более того, обнаружил элементы коммунистических отношений в жизни малых народов Севера России, что, естественно, в его собственных глазах и в глазах просоциалистического большинства русской интеллигенции очень высоко поднимало их статус (напомню, что до этого первоячейку социализма народники видели только в русской крестьянской общине). В дальнейшем при советской власти это открытие много дало указанным народам как в статусном, так и материальном отношении.

Еще больше материла в этом смысле дает работа Веры Тольц, посвященная «новой школе востоковедения», основанной В. Р. Розеном, в которую автор включает таких известных ученых, как В. В. Бартольд, Н. Я. Марр, С. Ф. Ольденбург и Ф. Ф. Щербатской. Эти ученые не на шутку увлеклись объектами своих исследований и приняли самое непосредственное участие в конструировании национальных идентичностей нерусских народов империи. При этом они были убежденными сторонниками сохранения последней, но почему-то думали, что «прочная идентификация со своей этнической группой и культурой… укрепит, а не ослабит связь национальных меньшинств с имперским государством». Востоковеды школы Розена всячески пытались «поднять» объекты своих исследований, приписывая их культурам невероятные достоинства. Из всего этого логически вытекал простой вывод – таким развитым народам никакая русификация не нужна, они и сами, на основе своих традиций, могут достичь высот европейской цивилизации. Естественно, эта идея очень порадовала начавшую формироваться тогда инородческую интеллигенцию, которая находилась в тесном контакте с либеральными востоковедами, участвуя в их полевых исследованиях. Более того, «переписка между представителями нацменьшинств и имперскими учеными свидетельствует о том, что аргументы и доказательства в пользу нравственного и духовного превосходства этнических меньшинств над русскими переселенцами и о вредном влиянии поселенцев на „инородцев“ были позаимствованы имперскими учеными у своих коллег-„инородцев“. Последние стали развивать эту идею уже в первых своих отчетах о полевых работах, посылаемых их покровителям в Санкт-Петербург… Они настаивали на том, что рост преступности и пьянства был результатом воздействия на бурят „испорченного“ „русского элемента“, а также правительственной реформы родового строя бурят». То есть де-факто петербургские интеллектуалы сделались проводниками интересов своих бурятских подопечных.

Идеологическая денационализированность русской интеллигенции открывала дорогу сильному влиянию в ней «инородческих» групп, прежде всего еврейства, которое в конце XIX – начале XX в. активно вливалось «в русскую интеллигенцию, усиливая ее денационализированную природу и энергию революционного напора… Освобожденное духовно с 80-х годов из черты осед лости силой европейского „просвещения“, оказав шись на грани иудаистической и христианской куль туры, еврейство… максимально беспочвенно, интерна ционально по сознанию и необычайно активно, под давлением тысячелетнего пресса. Для него русская революция есть дело всеобщего освобождения. Его ненависть к царской и православной России не смяг чается никакими бытовыми традициями. Еврейство сразу же занимает в русской революции руководя щее место. Идейно оно не вносит в нее ничего, хотя естественно тяготеет к интернационально-еврейскому марксизму. При оценке русской революции его можно было бы сбросить со счетов, но на моральный облик русского революционера оно наложило резкий и тем ный отпечаток» (Г. П. Федотов).

Интеллигентская идеология стала политическим фактором уже с 1760-х гг., когда начали возникать нелегальные антиправительственные организации, самая значительная из которых «Народная воля» в конце 1770-х устроила настоящую охоту на Александра II, в конце концов окончившуюся трагической гибелью императора. Тот слой, который в большинстве европейских стран вырабатывал националистический дискурс и нес его «в народ», в случае России сосредоточился почти исключительно на требованиях социальной справедливости, надеясь найти отклик своим радикально эгалитаристским лозунгам в крестьянской общинной архаике, воспринимаемой интеллигентами как зародыш русского социализма. Первая попытка оказалась провальной – крестьяне вязали агитаторов и сдавали их полиции, но пройдет немногим более двух десятилетий, и вроде бы абсолютно беспочвенные «цюрихские беглые» обретут под ногами твердую почву.

Итак, как явствует из предыдущей главы, русская нация в Российской империи до начала XX столетия не сформировалась. Но русский национализм там несомненно существовал. Правда, по преимуществу не в качестве социально-политической практики, а в качестве соответствующего дискурса. Общественным слоем, этот дискурс порождавшим и аккумулирующим, было, разумеется, дворянство – самое правоспособное и образованное сословие империи (во второй половине XVIII – первой половине XIX в. доля потомственных дворян среди литераторов составляла приблизительно 70 %, что почти равно их же доле в офицерском корпусе). «Дворянство… единственное сословие в России, которое имеет какое-нибудь сознание своих прав… А это, в соединении с образованием, делает дворянство единственным возможным политическим деятелем в России» (Б. Н. Чичерин). Однако при этом дворянство не имело политических прав. Собственно перипетии борьбы русского дворянства за последние и породили русский национализм.

Уже в конституционных проектах Паниных – Фонвизина дворянство наделяется статусом «нации», именно оно и его политические права имеются в виду в следующем пассаже: «…всякая власть, не ознаменованная божественными качествами правоты и кротости, но производящая обиды, насильства, тиранства, есть власть не от Бога, но от людей, коих несчастия времян попустили, уступая силе, унизить человеческое свое достоинство. В таком гибельном положении нация (здесь и далее в этой цитате курсив мой. – С. С.) будет находить средства разорвать свои оковы тем же правом, каким на нее наложены, весьма умно делает, если разрывает… не было еще в свете нации, которая насильно принудила бы кого стать ее государем; и если она без государя существовать может, а без нее государь не может, то очевидно, что первобытная власть была в ее руках и что при установлении государя не о том дело было, чем он нацию пожалует, а какою властию она его облекает». Чуть ниже дворянство недвусмысленно трактуется как «состояние», «долженствующее оборонять Отечество купно с государем и корпусом своим представлять нацию». То есть нация понимается здесь еще в сословно-средневековом смысле слова как «малая нация» господ, не включающая в себя другие сословия, в особенности крестьянство.