Последний год Достоевского - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Волгин cтр.№ 197

В. И. Дмитриева: «Оно (лицо. – И.В.) было совершенно спокойно, я бы сказала – даже благодушно и светло, как будто вот человек намучился, устал смертельно, а сейчас лёг, сладко заснул и видит хорошие сны» ^[1347].

А. А. Зеленецкий: «Глубокое спокойствие и какая-то дума были на лице этого человека…» ^[1348]

А. Ф. Кони: «Какое лицо! Его нельзя забыть… Оно говорило, это лицо, оно казалось одухотворённым и прекрасным» ^[1349].

Nemo (газета «Минута): «…голова его лежит довольно низко на подушке. Лицо желтоватое, с вытянутым заострённым носом, выражает чрезвычайное спокойствие… кажется, что вы стоите не у гроба мертвеца, а у постели спящего самым невозмутимым тихим сном человека» ^[1350].

Ни на одной фотографии, ни на одном прижизненном портрете Достоевского мы не увидим ничего подобного. Его лицо – тревожное, напряжённое, суровое, но никогда – спокойное или величественное. Смерть как бы приглушила этот вечный внутренний непокой, разгладила черты и высвободила что-то глубоко потаённое. Как будто с отлётом живой души проступило то, к чему эта душа всегда стремилась. Покой и воля, недосягаемые при жизни, осенили его на смертном одре.

Он был покоен, но волнение, вызванное его смертью, нарастало с каждым часом.

«Придя в этот день в Окружной суд, где я был председателем, – вспоминает А. Ф. Кони, – я пригласил одного из моих секретарей, молодого правоведа Лоренца… начать доклад вновь поступивших бумаг и стал писать на них свои резолюции. Вскоре Лоренц стал запинаться, голос его дрогнул, и он внезапно замолчал на полуслове. Я поднял голову и вопросительно взглянул на него. Глаза его были полны слёз и рот кривила судорога сдерживаемого плача. “Что с вами? Вы больны?” – воскликнул я… “Достоевский, Достоевский умер!” – почти закричал он, поражая меня этим неожиданным известием, и залился слезами» ^[1351].

Около одиннадцати на Кузнечный стали являться первые посетители. К концу дня через кабинет Достоевского их прошло уже несколько тысяч.

«Должна сказать, – пишет Анна Григорьевна, – что те два с половиною дня, пока тело моего незабвенного мужа находилось у нас в доме, я вспоминаю с некоторым ужасом» ^[1352].

Человеческий поток безостановочно вливался с парадного входа; второй – шёл с чёрной лестницы. Люди заполнили всю квартиру. (Свободной осталась только отдалённая комната, где помещалась мать Анны Григорьевны и куда вдова время от времени удалялась, чтобы броситься на постель и дать волю своему отчаянию.) В кабинете стояли так плотно, что от недостатка кислорода гасли лампады и свечи, окружавшие катафалк. Не попавшие в квартиру терпеливо ждали своей очереди на грязной тёмной лестнице, где, по свидетельству очевидца, пахло «кошками и жареным кофе». («Вот как живут наши знаменитые писатели!» – заметил один из посетителей.) В самой квартире стоял «душный запах гиацинтов и тубероз» ^[1353]: все желающие брали на память по цветку, но масса цветов не убывала.

Историк и романист Д. Л. Мордовцев пишет А. С. Суворину: «…был сейчас у Достоевского. Всё – и юное, и старое – теснится у славного… трупа. Григорович, Страхов, Потехин Алексей, Победоносцев, Абаза, Данилевский, Гайдебуров, Михайловский, Бестужев-Рюмин с целым университетом юных студентов, Орест Миллер, Каразин и т. д. и т. д. Майков Леонид (брат А. Н. Майкова. – И.В.) говорит мне: “Шубы снять бы надо”. – “Зачем? – говорю я. – Это уж церковь теперь, не дом, а в церкви – и в шубах можно”. Да, церковь…» ^[1354]

«Церковь», – говорит Мордовцев, и, конечно, он разумеет под этим не только ритуальную сторону дела. Ибо далеко не каждый дом после кончины хозяина становится храмом.

Духовная сила Достоевского, освобождённая и преображённая смертью, начинала действовать по совсем иному, чем при его жизни, историческому счёту…

Список лиц, приводимый Мордовцевым, разнохарактерен: здесь шесть или семь литераторов, один художник, два сановника, два профессора – названы лишь те, кто лично знаком или узнан автором письма. Иные из этих лиц принадлежат к близкому окружению Достоевского. Но одно имя останавливает: Михайловский.

Да, у гроба Достоевского бок о бок с обер-прокурором Святейшего синода (который, по словам очевидца, склонял свою голову «близко, близко к лицу покойного» ^[1355]) находится человек, с которым Победоносцев ни в каком другом месте и ни при каких других обстоятельствах встретиться бы не мог: один из редакторов «Отечественных записок», мало того – автор статей в подпольных изданиях «Народной воли» (эта тайна партии обнаружится ещё очень не скоро), кто месяц спустя – в то самое время, когда Победоносцев будет прилагать отчаянные усилия, чтобы направить первые шаги нового царя, – займётся редактированием известного послания Исполнительного комитета тому же Александру III.

Пришёл ко гробу и сам ответственный редактор «Отечественных записок» М. Е. Салтыков-Щедрин.

«Понемножку продвигаясь вперёд, – вспоминает одна из явившихся на панихиду, – мы вдруг услышали среди тишины, наполненной только шорохом толпы, неожиданно громкий и грубоватый возглас:

– Что же это попы-то не идут! Уже шесть часов!

Толпа всколыхнулась и, оглядываясь на голос, возмущённо зашипела:

– Шш! Что за безобразие? Молчите…

И в ту же минуту возмущённое шипение сменилось другим, уже не негодующим, а изумлённым и почтительным шёпотом:

– Щедрин! Это Щедрин… Щедрин… – неслось в толпе от одного к другому».

Салтыков-Щедрин приходит ко гробу литератора, с которым он яростно полемизировал в шестидесятые годы и который совсем недавно ядовито задел его в «Карамазовых». Он приходит к нему так же, как сам Достоевский приходил ко гробу Некрасова: все они, несмотря на различие убеждений, принадлежат к одному духовному братству.