Беспокойный ум. Моя победа над биполярным расстройством - читать онлайн книгу. Автор: Кей Джеймисон cтр.№ 10

Он поручил нам сделать электрофизиологическую запись со слухового нерва саранчи. Все студенты, изучавшие естественные науки уже несколько лет, аккуратно препарировали и вели запись. Я же не имела ни малейшего представления, что делать. Преподаватель это знал, и мне оставалось только недоумевать, почему университет направил меня на курс такого высокого уровня. Сначала я извлекла насекомое из клетки, и мне понадобилось немало времени, чтобы разобраться, где у него находятся крылья, тело и голова. Я почувствовала на себе взгляд преподавателя и обернулась, чтобы увидеть его язвительную усмешку. Он подошел к доске, изобразил на ней саранчу, выделил участок ее головы и произнес со старательным акцентом: «К вашему сведению, мисс-почти-само-совершенство, ууухо находится здеееесь». Класс захохотал, и я тоже, смиряясь с тем, что весь год буду безнадежно отставать. Но я узнала за этот год очень многое и постигала науку с удовольствием. Мои лабораторные заметки с того занятия полностью передавали степень погружения в предмет: «Голова, крылья и ножки отделены от тела. После срезания заднегрудных стернитов обнажаем воздушные мешки. Слуховой нерв отсечен по центру, чтобы исключить возможность ответа от головного ганглия». И так далее, пока я не закончила следующим пассажем: «Из-за недостаточного понимания указаний и общего недостатка знаний не удалось протестировать другие способы стимуляции, и к тому времени как понимание было достигнуто, слуховой нерв устал. Как и я сама».

Все же в изучении беспозвоночных были и свои преимущества. Начать с того, что, в отличие от психологии, вы можете съесть объект исследования. Особой популярностью пользовались лобстеры – свежайшие, только что из моря. Мы их с удовольствием поедали до тех пор, пока один из преподавателей не заметил, что «некоторые объекты исследований, похоже, по ночам выбираются из своих аквариумов».

В тот год я подолгу гуляла вдоль моря и по городу, среди древних руин, часами размышляя и записывая свои мысли. Я пыталась представить, как выглядел городской собор в годы его расцвета в XII веке, какими витражами сияли его ныне пустые окна. Не пропускала я и воскресных служб в университетской часовне, возведенной в начале XV века. Средневековые учебные и церковные традиции мистически переплетались в этом университете. Студенты носили плотные ярко-красные мантии, которые резко выделялись на фоне серых каменных зданий. Рассказывали, что король Шотландии издал специальный указ о такой форме одежды, чтобы студенты, как потенциальные бунтари, были легко узнаваемы. После церковной службы студенты в красных одеждах шли на городской причал, и их яркость живо контрастировала с серостью неба и моря.

Это место полно мистики и воспоминаний: о холодных ясных ночах, мужчинах и женщинах, облаченных в вечерние наряды, длинные перчатки, шелковые шарфы и килты, с накинутыми на плечи клетчатыми пледами. О бесконечных балах и званых ужинах с ветчиной, лососем, свежей дичью, виски и портвейном. О ярких студенческих мантиях на багажниках велосипедов, в классах, в садах, на газонах, когда приходила пора пикников. О длинных ночах, полных песен и разговоров; о ярких волнах одуванчиков и колокольчиков в полях над морем, о водорослях, камнях и ракушках на желтом песке у линии прилива. О потрясающе красивых рождественских службах в конце семестра: студенты в длинных ярких мантиях, выпускники в темных и коротких, древние гимны, висячие лампы с позолотой, глубокая резьба на дереве хоров, декламация на английском и более мягком лиричном шотландском. Выходя со службы в зимний вечер, ты будто попадал в прошлое: красное на белом, удары колокола, ясная луна.

Сент-Эндрюс дал мне отдых перед грядущими болезненными годами. Пытаясь убежать от непонятной тоски и отчаяния, я обрела в нем талисман, защищавший меня потом от страданий и потерь. Долгая зима на Северном море стала бабьим летом в моей жизни.

Мне исполнился двадцать один год, и я снова вернулась в Калифорнию. Это была резкая смена окружения и еще более резкий скачок в ритме жизни. Я попыталась вернуться к привычному быту и рутине, но давалось мне это с трудом. Весь год я была избавлена от необходимости работать по двадцать – тридцать часов в неделю, чтобы обеспечить себя, а теперь снова была вынуждена совмещать лекции, рабочие часы и перепады своего настроения. Мои карьерные планы тоже изменились. Со временем стало ясно, что перепады настроения и эмоциональность не позволят мне окончить медицинскую школу – особенно тяжелы были первые курсы, которые требуют феноменальной усидчивости. Мне было трудно подолгу находиться на месте, гораздо легче получалось учиться самостоятельно. Мне нравилось писать, вести исследования. Строгие рамки, которые задавала медицинская школа, меня все больше угнетали. Во время учебы в Шотландии я прочла психологическое исследование Уильяма Джеймса «Многообразие религиозного опыта» и увлеклась идеей изучать психологию, в особенности индивидуальные различия темпераментов и эмоциональности. Я также начала работу с другим научным руководителем. Это было увлекательное исследование о физиологическом и психологическом воздействии психотропных веществ вроде ЛСД, марихуаны, опиатов, барбитуратов и амфетаминов. В частности, он выяснял, почему люди предпочитают определенный тип наркотиков. Например, одни выбирают галлюциногены, в то время как других привлекают вещества, поднимающие настроение или, напротив, притупляющие чувства. Его, как и меня, интересовали аффекты ^[2].

Сам профессор – высокий, скромный, блистательный человек – тоже был склонен к быстрым и резким перепадам настроения. Работа с ним (сначала в качестве ассистента, а затем и аспиранта) стала для меня потрясающим опытом. Он был очень творческим, любопытным и открытым всему новому человеком. Строгим, но справедливым в своих интеллектуальных запросах и чрезвычайно терпимым к моим собственным перепадам настроения. Мы интуитивно понимали друг друга, но почти не обсуждали наших проблем, хотя тема плохого настроения и всплывала время от времени. Наши кабинеты были рядом друг с другом, и в депрессивные периоды он замечал, что я выгляжу утомленной и подавленной, и интересовался, чем мог бы помочь.

Однажды мы выяснили, что оба измеряем свое настроение в попытке найти причины и закономерности его скачков. Он – по десятибалльной шкале, от «прекрасно» до «ужасно», я – по шестибалльной, от –3, что означало «полное отчаяние», до 3, что значило «великолепное настроение». Мы обсуждали возможность принимать антидепрессанты, но оба не верили, что они помогут, и опасались побочных эффектов. Как и многие люди в депрессии, мы считали собственные переживания более сложными и экзистенциальными, чем они были на самом деле. Антидепрессанты – это для слабаков, для обычных пациентов. Такая бравада дорого нам обошлась, мы оказались заложниками собственного воспитания и гордыни. Несмотря на продолжавшиеся передряги, я думала, что нашла убежище в работе. Часто, когда я засыпала прямо на рабочем месте, не в силах противостоять жизни, профессор во сне укутывал меня своим пальто и оставлял на столе записку: «Скоро тебе станет лучше».

Все вместе – удовольствие от этого сотрудничества, успехи с другим преподавателем, с которым я продолжала работу с первого курса, сильное влияние Уильяма Джеймса, нестабильность моего собственного настроения, – привело к тому, что я предпочла медицине аспирантуру по психологии. Калифорнийский университет предлагает одну из лучших программ по психологии в США, и в 1971 году я приступила к своим изысканиям.