Горький мед любви - читать онлайн книгу. Автор: Пьер Лоти cтр.№ 39

— Да, — отвечал я.

И на ее старческом лице появилось довольное выражение, когда я стал благодарить за его заботу обо мне…

— А знаешь, кто это был? — загадочно спросила она. — О, не повторяй этого, Лоти… То был Томатоа!

Несколько дней спустя Томатоа был официально выпущен на свободу с условием не покидать дворца. Я несколько раз имел возможность говорить с ним и жать ему руку. Это длилось до тех пор, пока он, убежав из дворца, не убил женщину и двух детей в саду протестантского миссионера и не совершил в тот же день целый ряд кровавых зверств, неподдающихся описанию…

В прелести Таити много странной печали, присущей всем островам Океании — одиночество среди бескрайнего океана, морской ветер, шум волн, тенистые леса, печальные голоса маори, бродящих с песнями среди высоких белых стволов кокосовых пальм.

Тщетно стараешься найти, уловить, выразить это нечто — оно ускользает, остается непонятым. Я написал о Таити много страниц, полных мельчайших подробностей. Прочтите эти страницы как можно внимательнее… и что вы поймете? Ровно ничего!

А слышали ли вы ночью на взморье Полинезии доносящиеся из глубины лесов жалобные звуки vivo ^[2]?.. Или далекие звуки трубящих раковин?..

Человеческое мясо имеет вкус зрелого банана. Это я узнал от старого начальника маори, Гоатоару, с острова Рутума, компетентность которого в этом отношении не подлежит сомнению.

Рарагю, в припадке негодования, назвала меня однажды длинной ящерицей без лап, и я сначала не понял, что это значит. Змея — животное совершенно неизвестное в Полинезии, и метиска, воспитывавшая Рарагю, чтобы объяснить ей, в каком обличье дьявол искусил первую жену, прибегла к этому образу. Рарагю, в силу этого, привыкла считать «длинную ящерицу без лап» самым злым и опасным из всех земных существ, почему и кинула мне это оскорбление. Бедная, маленькая Рарагю все еще ревновала; она страдала, что Лоти не хотел принадлежать исключительно ей.

Эти вечера в Папеэте, эти развлечения молодых женщин, участвовать в которых запрещали ей старые родители, будили ее детское воображение. Особенно смущал ее, благодаря красочным описаниям Тетуары, чай, который нередко пили Териа, Фаимана и другие легкомысленные девушки из свиты королевы. Лоти присутствовал, даже подчас заправлял там, и это сбивало с толку Рарагю, которая ничего не могла понять.

Отругав меня, она заплакала, что было несомненно лучшим аргументом…

С этого дня меня перестали видеть на вечерах в Папеэте. Я оставался допоздна в лесах Апире и делил иногда плод хлебного дерева со старым Тагапаиру. Сумерки в этой глуши были печальны, но это была сладостная печаль, и голос Рарагю звучал еще милее по вечерам, под высокими и темными деревьями. Я оставался до часа молитвы, произносимой медленно и важно на странном, диком языке, но знакомой мне с детства: «Отче наш, иже еси на небесех…», вечной, возвышенной молитвы Христа, звучавшей здесь, в этом антимире, среди мрака лесов и молчания ночи, странно и таинственно из уст полуживого старика.

Рарагю уже чувствовала и должна была чувствовать еще острее впоследствии нечто, не поддающееся точному определению, — нечто, невыразимое словами ее первобытного языка. Она смутно ощущала, что ее и Лоти разделяет целая бездна, целые миры неведомых ей идей и знаний. И уже видела радикальное различие наших рас, наших понятий и чувств: это различие чувствовалось даже в понимании самых элементарных вещей. Лоти, одевавшийся по-таитянски и говоривший на ее языке, оставался для нее раира — то есть человеком, пришедшим из-за морей, выходцем из неведомой страны, одним из тех людей, которые вот уже несколько лет вносили в тихую полинезийскую жизнь много перемен.

Еще она знала, что Лоти скоро уедет навсегда, вернется на свою родину. Рарагю не имела никакого понятия об этом громадном расстоянии, а Тагапаиру сравнивал его с расстоянием от Фатауа до Луны или звезд…

Она — этот пятнадцатилетний ребенок — думала, что представляет для Лоти забаву, игрушку. Однако она ошибалась. Лоти начинал питать к ней серьезное чувство. Он уже начинал ее любить.

Он помнил своего брата Жоржа — того, которого таитяне называли Руери и на которого эта страна произвела неизгладимое впечатление. Лоти чувствовал, что с ним будет так же. Ему казалось очень возможным, что их отношения, завязавшиеся случайно, с легкой руки Тетуары, оставят глубокий и неизгладимый след.

Лоти приобщился к светской жизни еще очень молодым. Он рано заглянул за кулисы света, попав в шестнадцать лет на сцену парижской и лондонской жизни, и узнал, что такое страдание, еще в те годы, когда другие только учатся мыслить.

Лоти вышел из этих ранних потрясений совершенно пресыщенным и разочарованным. Разочарование действительно нашло себе место в его душе, так как прежде, чем стать юношей, он был чистым, мечтательным ребенком, воспитанным в мирной, спокойной обстановке; а еще был маленьким дикарем, в сердце которого жило много светлых и лучезарных образов. Прежде чем отправиться блуждать в лесах Океании, он еще ребенком блуждал в лесах Йоркшира…

У Лоти и Рарагю, рожденных на противоположных концах света, было множество тайных точек соприкосновения. Оба привыкли к уединению и созерцательности, оба любили лес и дикую природу; оба проводили долгие часы в одиночестве, лежа на траве или мхе; оба страстно любили мечты и музыку, красивые цветы и прохладную воду…

На нашем горизонте сейчас нет ни одного облачка… Еще пять долгих месяцев предстоит провести вместе… Бесполезно мучить себя мыслями о будущем…

Рарагю прекрасно пела. Когда она пела одна, в голосе ее звучали такие свежие, ясные ноты, которые бывают лишь у птиц и у маленьких детей. Когда же она пела в хоре, то вышивала по общему фону голосов причудливые вариации на самых высоких нотах, и всегда удивительно точно…

В Апире, как и в других округах Таити, существовал хор под управлением известного лица, называемый «hymene», участвовавший на всех местных празднествах. Рарагю в нем солировала и перекрывала его своим звонким голосом. Хор подпевал ей глухо и мрачно, особенно мужчины — они издавали низкие, металлические звуки, своего рода рев, казавшийся скорее звуками какого-то инструмента, чем человеческим голосом. Ансамбль поразил бы своим стройным пением хористов консерватории, а вечером, в лесу, производил невероятное впечатление.

Был час заката. Я сидел один на берегу моря, у округа Апире. В этом уединенном месте я ждал Таимагу, испытывая странное волнение. Таимага — как сказали мне — со вчерашнего дня была на Таити. Одна старуха, знавшая Таимагу еще в те времена, когда здесь жил Руери, обещала привести ее сюда.