Осиновый крест урядника Жигина - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Щукин cтр.№ 31

Он говорил не прерываясь, не давая вставить даже одного слова, и ясно было, что если Марфа сейчас откажет в его просьбе, он все равно не отстанет и своего добьется — не мытьем, так катаньем.

— Хорошо, выходите на крыльцо, я сейчас спущусь, — согласилась Марфа.

В скором времени они уже ехали вниз по Почтамтской, а еще через полчаса вошли в домик, где проживала Магдалина Венедиктовна Громская.

Хозяйка сидела в кресле, читала книгу и поздних гостей встретила без всякого удивления. Отложила книгу в сторону, кивнула гордо посаженной седой головой и пригласила:

— Проходите, располагайтесь. Марфуша, поухаживай за господином… Простите, как вас звать-величать?

— Сейчас, Магдалина Венедиктовна, сейчас, одно мгновенье… — заторопился неожиданный гость, ловко и быстро скинув пальто и шапку, — сейчас я сам представлюсь, без посредничества Марфы Ивановны, и все, все в подробностях объясню. Чаю? Чаю желаю, с удовольствием! Разрешите присесть? Благодарю! Магдалина Венедиктовна! Я Христофор Кудрявцев, репортер «Губернских ведомостей», у меня к вам нижайшая просьба! Не откажите! Ибо только вы можете оказать мне неоценимую услугу, прославить меня и заодно, уж такова проза жизни, улучшить мое материальное положение…

— Помилуйте, голубчик, а нельзя чуть помедленней, — Магдалина Венедиктовна снисходительно улыбнулась, поднялась из кресла и выпрямилась; посмотрела сверху вниз, как царица на холопа, на низенького репортера «Губернских ведомостей», и — будто жирную точку сразу поставила: — Хочу предупредить, что на бедность я не подаю, потому как лишних средств не имею.

— Вы меня неправильно поняли, совершенно неправильно, — пропустив мимо ушей просьбу хозяйки говорить помедленней, Христофор Кудрявцев еще быстрее просыпал свою скороговорку: — Я не имел в виду и совершенно об этом не думал, чтобы просить денежных средств. Я имею иную цель и иную нижайшую просьбу…

— Да когда же вы до нее доберетесь, я уже ждать устала!

— Понял, я сообразительный! Суть моей просьбы проста — вы рассказываете мне историю своей жизни, а я литературно излагаю ее и печатаю в «Губернских ведомостях», с продолжением, из номера в номер. Я даже название уже придумал — «Свет закатившейся звезды»! Красиво, правда?

— Не знаю, как по поводу красоты, но глупость ваша, голубчик, в этом названии уже присутствует. Я актриса, женщина, пусть и почтенного возраста, а вы желаете меня назвать закатившейся звездой. Это как понимать?

— Название, вы должны понимать, существует для возбуждения читательского интереса, а к вам никакого отношения не имеет. И вообще — это же будет литературное произведение, в котором допускается некоторая доля вымысла и преувеличения…

Марфа подала чай. В разговор она не вмешивалась, но поглядывала на Христофора Кудрявцева с нескрываемым интересом: очень уж необычным казался репортер «Губернских ведомостей» со своей говорливой настырностью. Он даже чай умудрялся так мгновенно глотать, что речь его практически не прерывалась. Говорил, что увлекательное описание бурной жизни известной актрисы, оказавшейся по воле судьбы в сибирском Ярске, вызовет неподдельный читательский интерес, обещал, что «Губернские ведомости» горожане будут рвать из рук друг у друга, и что он, Христофор Кудрявцев, станет известным автором и что гонорары его повысятся, как он о том давно мечтает…

Он бы и дальше говорил, если бы его не прервала Маргарита Венедиктовна:

— Довольно, голубчик, довольно. Я все поняла. Я так же, как и вы, очень сообразительная. Над вашим предложением обещаю подумать, а за ответом приходите через три дня. Теперь, извиняйте великодушно, время позднее и пора прощаться.

В коридоре, когда уже одевался, Христофор Кудрявцев, вспомнив, поманил к себе пальцем Марфу и шепотом ей сообщил:

— Во время вечера господин Парфенов подходил к нашему полицмейстеру, стояли они вдвоем и мирно беседовали. И господин Парфенов ненавязчиво так, но достаточно уверенно говорил о том, что полицмейстер наш движется в неверном направлении, лучше бы ему это направление изменить и поинтересоваться прошлой жизнью Марфы Ивановны Шаньгиной, которая собирает в этот вечер деньги на школу. Говорил, что много любопытного узнает полицмейстер, если поинтересуется. Полицмейстер господина Парфенова выслушал, кивнул и поблагодарил, но сухо как-то поблагодарил…

— Я видела, что они беседовали, но они же в углу стояли, как вы услышали? — удивилась Марфа.

— У меня, знаете ли, уникальный слух, если надо, я за версту услышу. Преувеличиваю, конечно, но совсем маленькую толику. В данном случае — расслышал вполне четко. О чем и сообщаю вам в благодарность за знакомство с Магдалиной Венедиктовной, а если вы убедите ее принять мое предложение, я вам еще кое-что интересное сообщу. Теперь, позвольте, я поцелую вашу ручку и удалюсь.

Марфа закрыла дверь за Христофором Кудрявцевым и осталась стоять в прихожей, прислонившись спиной к стене.

— Ну, иди, радость моя, расскажи, где ты этого говорливого господина встретила, — позвала Магдалина Венедиктовна. — Я ведь сначала подумала, что ты поклонника привела показать, но пригляделась — очень уж невзрачный, нам такой явно не подходит. Ты где, Марфуша?!

— Здесь я, Магдалина Венедиктовна, здесь, сейчас только обувь приберу.

— Да оставь ты обувь, иди рассказывай, мне же интересно!

Марфа вышла из прихожей, присела рядом с Магдалиной Венедиктовной и подробно поведала обо всем, что произошло за сегодняшний вечер, в том числе и о разговоре между полицмейстером и Парфеновым, который удалось подслушать репортеру Кудрявцеву.

— Он обещался еще кое-что рассказать, если я вас помогу уговорить… Понимаете?

— Да ты меня уже уговорила! Обещай ему, что угодно, хоть манну небесную! Эти репортеры, насколько я знаю, народ очень пронырливый и всегда первыми узнают, что и где случилось. А что касается твоей прошлой жизни, я ведь ему рассказывать не буду. И ты прошлое не вспоминай, не нужно рану расковыривать…

«Но как же не вспоминать, — думала Марфа, долго не засыпая в этот вечер, — ведь рана до сих пор не зажила и болит, ноет по-прежнему, как и раньше…»

5

…Шла она по городу, чужому, пугающему и абсолютно равнодушному к ней самой и к тому горю, которое несла в себе, как непосильную ношу. Сгибалась от этой ноши, запиналась на ровном тротуаре и шарахалась из стороны в сторону, натыкаясь, как слепая, на редких прохожих. Иные из них успевали на ходу обругать ее, другие останавливались, смотрели с недоумением вслед, но она ничего не слышала, по сторонам не оглядывалась, шла, не зная куда идет, не видя перед собой дороги.

Раннее, хмурое занималось утро. Заря на востоке не обозначилась, и день обещался быть серым и ветреным. Мелкая, снежная крупа косо летела с неба, била по лицу, твердая, как дробь, но она и этого не замечала. Шла и шла и боялась лишь одного — упасть. Знала: если упадет, уже не поднимется, останется лежать посреди улицы, как старая и никому не нужная ветошь.