Плешь Ильича и другие рассказы адвоката - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Ваксберг cтр.№ 39

Вот тут и подвернулся Валерка. Был бы он парень чужой («посторонний», — нашел Горчаков чуть менее резкое слово), — еще куда бы ни шло. Чего не бывает… Но Валерка — сын дяди Вани от первого брака. Родственничек. К тому же ближайший.

— Воспользовался, понимаете, моим положением, — это я дословно цитирую Горчакова. — Навесил лапшу ей на уши. Наплел про меня — не распутаешь. Обмазал с головы до ног. Она и поверила — что с нее взять? Хоть и с паспортом, а головой малолетка. Маменькин корешок… В общем добился он своего, соблазнил…

И опять взвился тоненький голосок в глубине зала: «Вася, не надо…»

Горчаков замолк, осмотрелся. Напрягся, мне показалось, встретившись с кем-то глазами. Может быть, это был дядя Ваня, а может, и сам Валерка. Кто знает…

Он молчал чуть дольше, чем принято, и судья спросил:

— У вас все?

— Нет, — неуверенно произнес Горчаков.

— Тогда продолжайте.

Слова, как видно, не шли. Он ждал вопросов, они вернули бы его в то состояние, которое позволило с такой обнаженностью, перед десятками глаз, излить свою душу. Но вопросов не было и быть не могло. Допрос окончился, шло последнее слово. Последнее — когда никто не может ни перебить, ни оспорить, ни уличить. Когда подсудимый остается с судом один на один и говорит то, что считает нужным. То, что он считает нужным. Только он, и больше никто.

Пауза была мучительно долгой. Горчаков откашлялся, снова окреп его голос.

Он отбыл срок — второй уже срок — от звонка до звонка. В родные края не поехал: «Чего я там забыл? Дядю Ваню с Валеркой? Разбитую жизнь?» Колония дала ему аттестат зрелости и две профессии — слесаря и шофера: отметим, справедливости ради, что такие условия в зловещем Гулаге — криминальном, а не политическом, да еще и с не строгим режимом, — действительно существовали, воспользоваться ими мог каждый, стоило лишь захотеть. Он захотел. За плечами был возраст и трудный жизненный опыт. И убеждение в том, что пора начинать другую — не прежнюю! — жизнь. Снова — с нуля.

Но и для девчонки, с которой он поступил так жестоко, годы тоже прошли не даром. Она обрела то, чего не имела: характер. Она разыскала своего глупого Ваську и заставила его поверить. В себя и в нее. И еще она заставила его вернуться в родной город. Потому что там было не пепелище, там жили не только алкаш дядя Ваня и совратитель Валерка, но еще и она. Там был ее дом. И, значит, — его.

Это, наверно, и была роковая ошибка, потому что здесь, именно здесь, перед тем как отправиться в загс, она рассказала ему про Валерку. И он ничего не ответил, не упрекнул, принял рассказ ее с нарочитым спокойствием. Качал головой и кусал губы — до крови. «Ловко!» — только и вырвалось у него. Он уже знал, как ему поступить.

— Так вот, граждане судьи, — сказал Горчаков, — в ту ночь, когда кто-то ограбил табачный ларек, я был у Валерки. Остались вдвоем, без свидетелей. Не языками чесали — поговорили руками, как положено мужикам. Только он не мужик… Посмотрите на меня — следов никаких. А теперь — на него: еще и сейчас скула набок. Весь в синяках, а не жалуется. С чего бы это?

Горчаков ткнул пальцем в воздух, и все, буквально все вскочили со своих мест, чтобы увидеть, на кого он показывал. И я, каюсь, тоже вскочил, повинуясь невольному любопытству, но плотная стена других любопытных напрочь закрыла от меня человека с перекошенной скулой, пришедшего сюда, очевидно, затем, чтобы мстительно насладиться позором соперника и врага.

Судья долго водворял порядок, а когда все наконец угомонились, Валерка, напротив, поднялся и, втянув голову в плечи, вышел из зала. Его никто не задерживал.

— У вас все? — снова спросил судья, и Горчаков упрямо ответил: — Нет, еще немного…

Опять была пауза. Наверно, короткая, но в суде, да в такие еще минуты, даже короткая кажется вечностью. Похоже, в самый последний момент он засомневался: стоит ли? нужно ли продолжать? к чему эта исповедь — в переполненном зале, перед чужими людьми?

Махнул рукой: была — не была…

— Вы, возможно, подумали: хочет Горчаков уйти от ответа. Но ведь мне все равно за что сидеть, срок примерно один — что за ларек, что за Валерку. Если за него, то не жалко. За него отсижу с удовольствием, хотя вам, наверно, это слышать смешно. Да, с удовольствием, потому что за дело… Хочу правды, вот чего я хочу. Мила мне как-то сказала: «Зачем искать правду у чужих людей, если мы не можем ее найти в своей семье?» Ну, с Валеркой у нас общей семьи нет, это во-первых. А во-вторых, правда нужна мне самому, а не вам и не кому-то еще. Конечно, вы спросите: почему не говорил про все это раньше? Думаю, вы поймете. А не поймете, — что ж, судите за ларек, в претензии я не буду. К нарам привык, трудом не испугаешь. Только бы Мила дождалась. Если любит, конечно…

— Люблю! — бесстрашно выкрикнули из зала.

— Теперь все, — сказал Горчаков и сел.

Вот каким оно было, это последнее слово, и другого такого мне ни разу услышать не довелось.

Лет тридцать назад я уже как-то рассказывал про эту историю, и, повинуясь жестким цензурным правилам, которые никто не мог обойти, пришлось для нее сочинить лучезарный конец. Нечто в жанре рождественской пасторали. Хэппи-энд по-голливудски, но на советский манер. Как принял, естественно, суд во внимание Васькину исповедь, как был терпелив и внимателен, сколь гуманным и милосердным оказалось судейское благоволение, как под свадебный марш пошла в сладкую жизнь пара счастливых советских людей — достойные этой жизни молодожены. Поистине уникальная, драматичнейшая история превратилась в лубок.

Пора вернуться к постылой реальности.

Все, что написано выше, было вкратце рассказано и тогда, и рассказ этот истине соответствовал. Но лишь до сих пор… Теперь, наконец, не будет с правдой в разладе и то, о чем расскажу дальше. Расскажу, как было, а не как должно было быть по лекалам соцреализма.

Исповедь Горчакова произвела на меня, помню, сильное впечатление, и почему-то мне показалось, что такое же произвела на судью. Святая наивность подхлестнула воображение. Я тут же сочинил — сам для себя, — как непременно поступит судья. Вместо приговора он, конечно же, вынесет определение — возвратит дело для нового следствия, чтобы проверить всю ту информацию, которая только что прозвучала в последнем слове Василия Горчакова.

Представить себе какой-то иной выход я просто не мог. Этот был лучшим из всех возможных. Справедливым и честным. Но был у него и минус: Горчаков в таком случае сразу же оказался бы снова в руках прокуратуры, где участие адвоката, даже просто свидание с обвиняемым, по тогдашним законам исключалось категорически. Оставался единственный шанс — поговорить с ним, хотя бы и наспех, прямо сейчас, пока судьи еще не вернулись из совещательной комнаты. Тем более что остался один важный вопрос, на который сам Горчаков в своем очень подробном рассказе ответа так и не дал.

В обвинительном заключении было сказано, что он холост. А из последнего слова с очевидностью вытекало, что с Милой, как принято до сих пор выражаться, они «расписались». Для преступления, в котором его обвиняли, никакого значения эта маленькая деталь не имела, при новом же следствии — я нисколько не сомневался, что новое будет — она станет едва ли не главной.