Идеал - читать онлайн книгу. Автор: Айн Рэнд cтр.№ 21

Он прекрасно знал, почему в тот вечер его храм остался пустым. Преподобная Исси Туми совершала одну из своих знаменитых полуночных служб под названием «Ночная жизнь ангелов». Сие отважное нововведение задерживало прихожан на лишний час и сделалось величайшим успехом сестры Туми. Клод Игнациус Хикс побывал и на этой службе. На сей раз за ее кафедрой был устроен бар, блестевший мишурой и золотой фольгой, за которым находился бармен в просторном белом одеянии и при окладистой белой бороде, несколько похожий на святого Петра, если забыть про оставшееся на носу пенсне; ангелы в белых одеждах, губы на белых напудренных лицах были подведены красной помадой, восседали на высоких табуретах, держа в руках коктейли в виде длинных бумажных свитков с разнообразными цитатами из писаний. Преподобная Исси Туми, невысокая и пухлая, была облачена в греческую тунику из серебристого газа, открывавшую белые и округлые руки с целой охапкой калл, она говорила и говорила, раскачивалась, закрывала глаза, тихо стонала, хриплым тоном скандировала, победоносно кричала, румяные щечки растягивала лучистая улыбка.

Он не мог сопротивляться ей. Он был побежден. Ему оставалось только перебраться в какое-то другое место, оставив здесь те погибающие души, за которые он столь отчаянно сражался. Он проиграл.

Клод Игнациус Хикс неловким движением поднялся со ступеней, расправил плечи и ровным шагом направился к выходу. Нажал на кнопку, чтобы включить электрический крест над кафедрой. Крест этот являлся его величайшей гордостью, самой дорогой принадлежностью храма, купленной многими приношениями, многими жертвами, собранными за многие годы. По ночам, уходя домой, он включал этот крест, оставляя дверь храма открытой. Над входом был вывешен транспарант: «дверь эта не закрывается никогда», и всю ночь в недрах темного узкого сарая огненный крест пламенел на пустой стене.

Клод Игнациус Хикс неторопливо прошел через пустынный двор к своему дому – жалкому, находящемуся позади храма сараю. Задний двор представлял собой скучное пространство, изрытое канавами и заросшее сорняками, освещенными красными и синими толстыми струями пара, поднимающимися над неоновой вывеской находящейся по соседству желтой кирпичной прачечной.

На половине пути до дома Клод Игнациус Хикс вдруг остановился, услышав за своей спиной очень легкие, торопливые шаги, и, повернувшись, увидел темный силуэт высокой женщины, исчезающий в его храме.

Он в смущении замер. Клоду Игнациусу ни разу в жизни не приходилось встречать в своем храме посетителя в столь позднее время. Кроме того, незнакомка была хорошо одета и не принадлежала к типу верующих, обретавшихся по соседству. Он не стал бы мешать ей; однако, быть может, незнакомке понадобится совет в ниспосланной ей печали, заставившей эту особу явиться в послеполуночное время в это уединенное место поклонения? И он решительными шагами направился назад, к храму.

Женщина стояла под крестом. Длинный черный костюм ее строгостью напоминал мужской; золотые волосы облачком окружали лицо – бледное лицо святой. На какую-то долю секунды он вдруг внезапно подумал, что это изваяние Мадонны возникло перед его алтарем в лучах креста.

Он шагнул вперед. И разом остановился на месте. Лицо ее было ему знакомо, однако он не мог поверить своим глазам. Он потер рукой глаза. И выдохнул:

– Вы… не может быть…

– Да, – ответила она. – Это я.

– Неужели… Кей Гонда?

– Да, – снова сказала она. – Я – Кей Гонда.

– Чему… – неловко выдавил он, – чему я обязан этой честью… редкой честью…

– Убийце, – ответила она.

– Вы хотите сказать… неужели вы действительно хотите сказать, что эти слухи верны… эти сплетни… эти злые сплетни…

– Я скрываюсь от полиции.

– Но… как…

– Помните письмо? То, что вы написали мне?

– Да.

– Поэтому я и здесь. Могу ли я остаться?

Клод Игнациус Хикс неторопливо подошел к открытой двери и закрыл ее. После чего вернулся к ней и сказал:

– Эта дверь не закрывалась тринадцать лет. Сегодня она будет закрыта.

– Благодарю вас.

– Здесь вы в безопасности. В полной безопасности… как в потустороннем королевстве, куда отсюда не долетит ни одна стрела.

Она села, сняла шляпу, тряхнула светлыми волосами.

Он стоял и смотрел на нее, соединив пальцы на груди.

– Сестра моя, – проговорил он дрогнувшим голосом, – моя бедная заблудшая сестра, тяжкое бремя взвалила ты на свои плечи.

Она посмотрела на него, и чистые голубые глаза были полны такой печали, какой не являл миру ни один киноэкран.

– Да, – согласилась она, – тяжкое бремя. И подчас я не понимаю, долго ли мне захочется его нести.

Клод Игнациус Хикс сочувственно улыбнулся. Однако сердце его ощущало, что годы трудов легки на его плечах, и пела в нем такая радость, какой он никогда не знал. И он почувствовал себя виноватым.

Ему казалось, что он берет нечто такое, на что не имеет права, пусть он не мог понять, что и каким образом. Пламенеющий крест на темной стене взирал на него с осуждением, и дюжины раскаленных лампочек на нем смотрели на него словно глаза – пристальные, суровые, осуждающие.

И тут он понял, что именно забыл.

Он отвернулся от нее, не клоня голову, и собственные пальцы его, напряженные и суровые, лежали на его груди. Потом негромко сказал:

– Тебе здесь ничто не грозит, сестра. За тобой сюда никто не придет. Никто не приблизится к тебе, кроме одного человека.

– Кого же?

– Тебя самой.

Склонив голову к плечу, она посмотрела на него удивленными глазами:

– Меня самой?

– Ты можешь избежать осуждения мира. Но суд собственной совести последует за тобой повсюду, куда бы ты ни пошла.

Она негромко проговорила:

– Я не понимаю вас.

Глаза его горели. Он стоял над своею гостьей суровый и строгий как судия.

– Ты совершила грех. Смертный грех. Ты нарушила Заповедь. Ты отобрала у человека жизнь. И последствия этого ты будешь пожинать в своей совести до конца дней своих.

– Но что я могу сделать?

– Велика власть Отца нашего. И велика Его доброта. И прощение ожидает самого ужасного грешника, если тот покается, и покаяние его будет исходить из глубины души.

– Но если я покаюсь, меня отправят в тюрьму.

– Ах, сестра моя, неужели ты хочешь свободы? Какая тебе будет польза в том, что ты обретешь весь мир, но погубишь собственную душу?

– Но чего стоит душа, если ею нельзя приобрести мир?

– Ах, дитя мое, гордыня и есть величайший из наших грехов. Ибо разве Сын Его не сказал нам: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царствие небесное?» ^[8]