Занзибар, или последняя причина - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Млечина, Альфред Андерш cтр.№ 88

— Да, — сказал он. — Но у меня ничего не вышло.

Отвечая на ее немой вопрос, он сказал:

— Этот человек был со мной весьма откровенен. — Он сделал паузу, помолчал. — То есть поначалу он не был откровенен. Сначала он вилял, говорил, что надо точно проверить идентичность Крамера, а это может продлиться много недель. В конце концов я все поставил на карту и рассказал, что сделал со мной Крамер. Это избавило чиновника от необходимости вообще считаться со мной, — Патрик снова замолчал. — Понимаете, — продолжил он после паузы, — когда он выяснил, что я стал предателем и последним среди людей, которые могли бы свидетельствовать против Крамера, он окончательно утратил всякие стеснения и рассказал мне, что они, конечно же, знают о Крамере. Именно этого я и добивался.

Франциска наблюдала, как свет в иллюминаторе, фонарь над Большим каналом, слегка перемещается вместе с легкими движениями лодки, в колеблющемся овале то сдвигается, то возвращается на свое место.

— Коротко и ясно: люди, стоящие за Крамером, слишком сильны, настолько сильны, что итальянские инстанции имеют указание ничего не сообщать немецким учреждениям, ведущим розыск, ничего, даже намека на намек. Арест Крамера привел бы в Италии к неслыханному скандалу.

— Крамер вовсе не делает из этого секрета, — сказала Франциска.

— В ответ на очень настоятельные требования немецкой стороны о выдаче Крамера его пришлось бы, конечно, депортировать в Германию. Но при этом было бы заранее оговорено, что все, что касается итальянских дел, на этом процессе не должно всплывать. И конечно, переговоры столь щекотливого свойства потребовали бы большого времени. Чиновники в своей стихии. Разговоры о трагически заблудшем, но все же бывшем коллеге. Я излагаю то, что мне сообщил господин из Интерпола. Тон его был потрясающий, должен вам признаться, корректно-ледяной, ну, сами знаете, как разговаривают с предателями. Фаланга чиновников, держащихся на холодной дистанции, когда речь идет о том, как проучить маленького мошенника и доносчика вроде меня, а Крамер, несомненно, для них свой, жертва времени и обстоятельств, в то время как я… впрочем, хватит об этом. Он даже дал мне понять, что, если бы Крамеру удалось скрыться, они ничего не смогли бы предпринять. Я чувствовал, что, пока он говорит со мной, он уже обдумывает, каким способом передать подходящий совет тем, кто стоит за Крамером.

Патрик рассказывал все это тихим ироничным голосом. Он закурил сигарету, потом сообразил что-то и протянул пачку Франциске, но она покачала головой.

— Вы знаете, как будет выглядеть результат моих попыток? Возможно, я смогу считать своей заслугой освобождение Венеции от Крамера. Здесь его заменят. Но его получит Неаполь, или Буэнос-Айрес, или Александрия.

— Бросьте это дело, Патрик, — сказала Франциска. — Вы же видите, что к вашей истории все это уже не имеет отношения.

Он не слушал ее, ей показалось, что он нервничает, но это впечатление улетучилось, когда он снова заговорил:

— Наша беседа с чиновником из Интерпола уже закончилась, когда вы пришли в «Павоне». Кстати, вы выглядели великолепно, Франциска. Когда вы вошли, вы мгновенно стали событием; вы, возможно, этого не заметили, но ваше появление, можете мне поверить, было замечено. Единственный, кто заметил больше, чем другие, был я.

— Что же вы заметили, господин ясновидец? — спросила Франциска. Ей не удалось найти легковесный тон, в каком она намеревалась разговаривать с ним. — Что я женщина, которая не может справиться со своими проблемами и хандрит.

— Я наблюдал, как вы смотрите на людей, — возразил он. И тут же поправился: — Как вы видите людей насквозь. Я понял, что вы смотрите на людей доброжелательно. — Он вдруг заговорил проникновенно и настойчиво. — У меня бывают моменты, когда что-то во мне перестает подчиняться разуму, работает самостоятельно. Тогда я действительно становлюсь ясновидящим. Я наблюдал за вами позавчера в «Павоне», не знаю, понял ли я, что у вас трудности, и не помню, связал ли я вас уже тогда с моей историей с Крамером, но всматривался в то, как вы глядите на людей, и вдруг мне стало ясно, кто вы.

Франциска чуть наклонила голову и напряженно ждала, сейчас я узнаю тайну, тайну его охоты за мной, его одержимого желания втянуть меня в эту историю. Она, что называется, не отрывала от него глаз и жадно вслушивалась в его слова, когда вновь раздался его голос.

— Вы свидетельница, — сказал он.

Она хотела встать, потому что моментально все поняла, ее остановила лишь мгновенная, почти физическая боль прыжка, к которому ее вынуждал ее ум, ее сообразительность, прыжка вперед, но в этот кратчайший миг ее мозг получил сигнал, переданный нервами. Она услышала на палубе шаги, увидела, как Патрик загасил сигарету, возможно, это посыльный, который принес документы, но тут она узнала пальто человека, спускающегося вниз по лестнице, бесформенное зимнее пальто неопределенного цвета. Она узнала его сразу Это было пальто Крамера.

Фабио Крепац, ближе к вечеру

В последнее время Массари не имел никаких претензий к игре Фабио, он даже ни разу не постучал из-за него палочкой по пульту, но и Фабио действительно старался играть «страстно», «взволнованно», но вдруг его охватило подозрение, что он играет сентиментально, и потому сегодня его игра была скорее жесткой, трезвой, почти сухой. Он играл так, как играл всякий раз, когда был не в настроении. Когда он был не в настроении, Фабио играл блестяще в техническом отношении и в соответствии с пожеланиями маэстро. Но от него не могло укрыться, что всякий раз, когда он играл так, Массари был немного разочарован. Техническое совершенство ценится не так высоко, как некая грубоватость чувства, подумал Фабио, но я ничего не могу поделать с тем, что я сегодня так трезв. Даже опера Монтеверди оставила его сегодня холодным, не музыка, конечно, ее ценность была вне сомнения, но ему пришлось признаться себе в том, что можно было воспринимать миф об Орфее как сомнительный, даже в каком-то отношении глупый. Сидя в уже опустевшей оркестровой яме, он задавал себе вопрос, возможно ли вообще критиковать миф. Разве мифы, как и деревья, или горы, или облака, не были просто явлениями природы? Чепуха, подумал Фабио, когда-то их придумали люди. Критиковать цветок я не могу, размышлял он, но условие, что Орфей не должен оглядываться на Эвридику, если хочет вывести ее из подземного царства, может быть подвергнуто критическому пересмотру. Строго говоря, это условие было глупым и несправедливым, бессмысленной наглостью бога, который решил потребовать слепого доверия, хотя на самом деле уместнее была бы чрезвычайная бдительность. Вообще эти боги! Все, что эти господа выдавали за свои деяния, не очень-то способствовало полнейшему доверию. Иногда это даже технически было не очень умело сделано. Фабио засмеялся, поймав себя на столь мятежно-трезвых рассуждениях. Логические ошибки, заключенные в мифе об Орфее, были делом рук человеческих, люди придумали себе богов, которые требовали безоговорочной веры и послушания, наглых богов, и в конце концов они придумали одного Бога, которого заставили заявить, что все, что он делал, хорошо; но вполне возможно, что Бог думал обо всем этом совсем по-другому, может быть, богам или Богу совсем не нравилось, что к ним относились столь некритично, вполне вероятно — Фабио все больше погружался в мысли, от которых его нынешнее трезвое состояние духа словно улетучивалось, — вполне вероятно, что Бог предпочитал смотреть критические рецензии о своих творениях, чем внимать хвалебным гимнам. Фабио считал невозможным отрицать Бога, но он не мог представить себе Бога, который не был бы готов выслушать критику по своему адресу.