Расплата - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Семенихин cтр.№ 40

— Ишь ты, находчивый кавалер, — проворчал Рудов. — С вашей клумбы сорвал, вам же и преподносит.

— Это особенная роза, — пошутил Иван Иванович. — Она взрывной волной сорвана, а не мною.

И снова возобновилось не очень веселое застолье. Чтобы хоть как-то его скрасить, Зубков стал расхваливать торт, а Рудов наконец задал вопрос, на который долго не решался.

— А что? — вкрадчиво начал он. — Нет ли писем от сыновей, Александр Сергеевич? От Гриши, от Вени?

— Да-да, — тотчас поддержал его Залесский, и блеклые его глаза с красными прожилками остановились на Якушеве.

— Скажи нам об этом, Саша, — присоединился к ним и Водорезов. — Я тоже хотел спросить, да все не решался как-то. Опасался, опять меня прямолинейным бурбоном назовешь, как это сделал однажды.

— А вы, оказывается, злопамятный, Александр Григорьевич, — шутливо заметил Залесский, и все засмеялись.

— Так я же доктор, — отпарировал Водорезов, — а если доктора перестанут быть прямолинейными, то кто же тогда присвоит себе этот порок. У нас два более или менее знающих свое дело врача в Новочеркасске: я и Коля Смышло. Меня все пациенты, а в особенности их родичи, уважают за то, что люблю резать правду-матку. Если вижу, что человек умрет, так сразу и говорю его близким. Лишь после этого начинаю лечить. Бывает, что и на ноги поднять удается. А Колька приходит в чужой дом, будто в театр. У больного чуть ли не агония начинается, а он расшаркивается словно коммивояжер какой. «Умрет? Да что вы, откуда такой пессимизм? Подождите, он еще в лапту будет с вами играть». А кончается одним и тем же: бывшего больного пятками вперед выносят из дома, а Смышло все причитает: «Ах, какой пассаж, ах, какая неожиданность!» Вот за солдатскую прямоту в отношениях с больными новочеркасские интеллигенты и называют меня бурбоном, прости меня, друг Саша. Однако я отвлекся, извините. Снова повторяю свой вопрос, обращенный к тебе, Александр. Нет ли писем от сыновей? От Гриши, от Вени. Где они у тебя в эту лихую годину?

Александр Сергеевич растерянно пожал плечами. Жена его вздохнула и ничего не сказала. Он снял очки и долго протирал стекла вздрагивающими пальцами.

— По-прежнему в действующей армии?' — повторно спросил Водорезов.

— А где же им быть, дорогой мой Александр Григорьевич? Гришенька в пехоте, а там, сами знаете, как. И в жару и в слякоть под открытым небом, марши по грязным от ливней дорогам, обстрелы да бомбежки. Он под Матвеевым курганом даже в штыковую атаку ходил. А неделю назад ночью всех нас страшенным стуком в дверь разбудил. Открывать боялись. Полагали, люди какие-нибудь лихие ломятся. Я уже и патрон в берданку заслал. А Гришенька под окном кричит: «Ты что, отец, сына своего родного не узнал, что ли? Почему открывать не хочешь?» Ну и радости у нас в ту ночь было. Небритый ввалился, усталый, голодный. С гранатами за поясом и автоматом. «Прости, отец, мама, дайте ради бога покушать, потому что я снова в полк, чтобы от своих не отстать. Наш полк теперь под Таганрог перебрасывают. Вот бы побриться».

Верите, дорогие коллеги, я сам его дрожащей рукой выбрил и ни разу не порезал, — задумчиво продолжал Якушев, — достал лучшую золингеровскую бритву, мыльную пену развел. Пока на лицо старшему сыну ее накладывал, как будто все было в порядке, а брить стал и почувствовал, что руки предательски дрожат. А он смеется: «Смотри, отец, без носа меня не оставь на прощание». Будто бы знал, что в этом водовороте войны не скоро увидим друг друга. Где-то он теперь, после того как Ростов оккупанты взяли. Ну, что такое человек на фронте? — горестно закончил Александр Сергеевич. — Бесконечно малая величина, если обратиться к категориям высшей математики. А если и к тактике, то мишень, и только.

— А про Веню что слышно? — осторожно напомнил Залесский.

Александр Сергеевич снял пенсне и протер переносицу:

— Вене полегче, он в авиации. Спят они там нормально, не в траншеях, как пехотинцы. В обед, как он пишет, бисквитами даже иногда кормят. А горячие шницели и биточки ежедневно в их фронтовом меню.

— Ну, не скажите, — бесцеремонно перебил его Водорезов. — Чепуху вы несете, почтенный мой друг. Сразу видно, что военную авиацию по картинкам да газетным фотоснимкам представляете. Летчиком быть не менее опасно. Ведь там, насколько я понимаю, одни зенитные обстрелы чего стоят. А фашистские истребители, «мессершмитты» там всякие, или «мессеры», как их летчики наши сокращенно именуют… Воздушные бои с ними…

— Он на бомбардировщике стрелком-радистом всего-навсего, — уязвленно возразил обидевшийся вдруг Александр Сергеевич, — а бомбардировщик, позволю себе заметить, воздушных боев не ведет, его задача отбомбиться и на свой аэродром вернуться.

Зубков усмехнулся этой его наивности и мягко возразил:

— Нет, вы не правы, дорогой учитель. Там тоже опасно. Однако ваш Веня, как я понимаю, не из трусливого десятка.

Якушев не успел на эти слова никак откликнуться. В эту минуту Надежда Яковлевна, разносившая чай, вдруг пошатнулась и поспешно прислонилась к дверному косяку, ища опоры. Поднос со стаканчиками закачался в ее руке, когда она тихо, сразу осевшим голосом сказала:

— Саша… наш Веня ранен.

Звякнула чайная ложка, выпавшая из руки Александра Сергеевича, и звук от ее падения показался всем непозволительно громким. Гости замерли, стало слышно, как ходики с нарисованной на циферблате кукушкой отсчитывают свое неумолчное «тик-так».

— Что? — приподнимаясь на стуле, сказал Александр Сергеевич. Серое астматическое лицо его неспособно было белеть. И о том, как его поразили эти слова, можно было судить лишь по участившемуся дыханию: — И ты… ты молчала?

— Молчала, Саша, — бледнея, сказала успевшая поставить поднос со стаканами жена. — Молчала, потому что боялась за тебя. Ты бы плохо перенес такое известие. Он уже несколько месяцев в госпитале, и теперь его жизнь вне опасности. Вот посмотри. — Она быстро подошла к комоду, порылась в его верхнем ящике и вынула оттуда целую стопку конвертов. — Только бери самое верхнее письмо, оно последнее. Вот послушай. — И она почти на память стала читать:

— «Дорогие мои старички! Все идет своим чередом. Друзья мои воюют, а я все еще прихрамываю да хожу на перевязки, во время которых медсестры вместе с бинтами выматывают и мою душу. Однако уже без костылика передвигаюсь по аллейкам нашего прекрасного парка. Раньше здесь был роскошный санаторий. Теперь хозяевами стали мы: калеки, полукалеки и такие выздоравливающие, как я. Это же чудесно — ходить по асфальтовым дорожкам на своих собственных ногах. Здесь солнечно и даже немного жарко. Вишню, черешню и абрикосы мы часто покупаем на местном базарчике. Жду не дождусь, когда снова в полк к своим боевым друзьям. Целую вас, мама и батя. Что слышно от Григория? Теперь ждите моего письма из боевого полка. Как хочется снова попасть на СБ в так хорошо обжитую кабину. Да еще бы прежних моих начальников — Вано Бакрадзе и политрука Сошникова».

Надежда Яковлевна вздохнула и снова спрятала исписанный листок в конверт с номером полевой почты сына.