Расплата - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Семенихин cтр.№ 137

Но в ту же минуту штурмовик будто бы чей-то неимоверно сильной рукой сначала мощно подбросило вверх, а потом кинуло вниз, так что Вано еле-еле успел удержать свой «ил» рулями. Его голова наполнилась звоном, стало горячо и сухо во рту. Запах дыма, в происхождении которого Бакрадзе уже ни на секунду не мог сомневаться, опахнул лицо. И снова блеснула за плексигласом кабины вспышка, и целый столб огня и дыма поднялся над капотом мотора.

— Командир, мы горим! — крикнул по СПУ Игорь Проушкии сухим напряженным голосом. — Какое решение, командир?

— Прыгай, Игорь, прыгай, может, еще выкрутишься!

— А вы, командир? — быстро спросил стрелок.

— Остаюсь с машиной. Прыгай!

Бакрадзе старался скольжением сбить пламя, розовым растрёпанным шлейфом потянулось оно за невидимым летчику хвостом «ила». Радиостанция еще работала, и Вано крикнул ведомым сквозь огонь и дым:

— Ребята! Атакуйте их, гадов. Идите на новый заход!

— А вы? — пробился сквозь удушливый дым голос его верного ведомого Славы Овчинникова.

— Остаюсь с машиной… Проушкин, выпрыгивай, приказываю!

— Я тоже с вами, командир, — послышался твердый голос Игоря. — Не могу я вас покинуть. Вместе так вместе.

Бакрадзе разглядел капониры, в которых стояли забросанные ветками реактивные «мессершмитты».

Отвечать он уже не мог, все кружилось перед глазами, одеваясь розовой пеленой слабости.

…Говорят, что минута — это короткий отсчет времени. Но сколько можно за нее увидеть, пережить и передумать, если она последняя в твоей жизни! Разорванным вихрем проносились перед глазами Бакрадзе мысли и воспоминания. В одно мгновение он представил родное селение в далеких горах Сванетии и отца, всегда учившего заповеди: «Если ты сын горца и сам горец, то будь до конца мужчиной, сынок, пока бьется пульс и отсчитывает удары твое сердце». «Прыгать? — обожгла его и другая мысль. — Попасть в руки фашистов на пытки при слабой надежде на побег и быть в конце концов замученным в самые последние дни войны?..» Как мало этих скользящих в памяти мгновений, оставшихся лишь для того, чтобы он, Бакрадзе, мог доказать всем, всем, кто его знал, что не трус он и не зря носил пятиконечную Звезду Героя, которую всегда так старательно скалывал, прежде чем садиться в кабину «ила» и улетать в бой!

А дымный след все ширился и ширился за хвостом «шестерки», и уже злые искры мелькали в нем.

Еще работало самолетное переговорное устройство, и он, уже ни о чем не моля воздушного стрелка, соглашаясь с его решением как с суровой неотвратимой правдой, жестко выкрикнул:

— Выхода нет, Игорь. Пусть знают, сволочи, военнопленных Бакрадзе и Проушкина у них не будет.

Вторая кабина не сразу ответила слабеющим голосом воздушного стрелка:

— Командир, простите… истекаю кровью… я ранен. Борт самолета не покину. Я с вами!

И тогда из последних сил отжал от себя ручку Вано Бакрадзе. А дымный шлейф все пушился и пушился за его обреченной машиной. Земля стремительно рванулась навстречу вместе с плоской крышей длинной постройки, окруженной штабелями зенитных снарядов и капонирами с видневшимися в них реактивными истребителями с белыми кругами на крыльях и свастикой, заключенной в них.

«Тут у них склад боеприпасов», — пронеслось в слабеющем рассудке Вано Бакрадзе, и это была его последняя мысль…

Берлин был взят. Над рейхстагом теплый майский ветер колыхал алое знамя с серпом и молотом, поднятое советскими богатырями русским Егоровым и грузином Кантария. Дивизия Наконечникова перебазировалась на новые аэродромы, расположенные южнее фашистской столицы.

«Виллис», в котором кроме водителя, мрачноватого полтавчанина Семена Гриценко, ехали только Якушев и Тося, мчался по автостраде. Так уж случилось, что последнее свободное место было в нем занято коричневым несгораемым сейфом. На протяжении всего пути молодожены не переставали держать друг друга за руки и обменивались короткими улыбчивыми взглядами, за которыми ой как много стояло только им одним понятного.

Несмотря на то что в его планшетке была довольно убедительная карта-двухкилометровка, Веня ухитрился заблудиться и на целые пятнадцать километров отклониться на север от маленького городка, близ которого находился аэродром, куда передислоцировался их полк. Стали сгущаться сумерки. Опрокинутое над всей Германией молчаливо-черное небо сеяло нудный дождь.

Надо было бы еще один раз уточнить дорогу, но, как назло, ни одна армейская машина их не обогнала и ни одна не попалась навстречу. Потеряв всякую надежду восстановить ориентировку, Веня приказал шоферу затормозить на окраине города, возле серого особняка с балконом и овальными окнами, в которых горел свет.

— Слава богу, дожили до победы, — сказала Тося, — даже и в Германии уже отменена светомаскировка.

— Дожили, да не все, — печально заметил Веня, и она сразу поняла, кого он имел в виду.

— Не надо… Его уже не воскресишь, — прошептала она, склонившись к его щеке. — Может быть, это и жестоко, но я женщина, Веня, и жизнь любимого для меня дорога. Если бы не приступ малярии и не запрет врача появляться на аэродроме, тебя бы не было со мной рядом.

— Подожди, Семен, — сказал Якушев водителю. — Я схожу сейчас на разведку.

— А я тебя одного ни за что не отпущу, — решительно восстала Тося. — У меня ведь тоже в кобуре заряженный ТТ.

— Ну пойдем, — согласился Якушев, но шофер неожиданно запротестовал:

— У меня все-таки автомат, мало ли к каким немцам попадем. Если что, очередь из него понадежнее прозвучит.

— Спасибо, Семен, лучше машину покарауль, потому что в сейфе документы. Мы и сами управимся, — проговорил Веня, и они пошли.

В тишине гулко прозвучали их шаги по цементным ступенькам парадного входа, над которым нависала облупившаяся от ветров и дождей серо-цементная фигура атланта, удерживающего балкон бельэтажа. Веня поискал глазами звонок и, не найдя, постучал в дверь с резными украшениями рукояткой пистолета ТТ. Не прошло и минуты, как где-то в коридорной глубине послышались легкие шаги и старушечий голос нараспев произнес, как это делают одни только немцы:

— Мо-о-мент.

Защелкали затворы, и дверь со скрежетом отворилась. Не выразив никакого опасения, страха или даже удивления, худая старая женщина в черном платье, с седыми буклями на голове, распахивая дверь, равнодушно сказала:

— Битте шён, вас воллен зи?

— Битте, фрау, штрассе нах флюгплац?

— О! — закивала, улыбаясь, немка. — Коммен… дорт майн манн.

И, освещая свечой дорогу, стала подниматься по винтовой деревянной лестнице. Потом она открыла на верхнем этаже массивную дверь, и через обширный холл они увидели большой зал с картинами в позолоченных багетах и старомодной, очень затейливой и, видимо, довольно редкой мебелью, письменный стол, украшенный на углах гривастыми львиными барельефами, вместительный книжный шкаф и портрет женщины на стене, чем-то похожей на сопровождавшую их старую немку, только молодой и красивой.