— Я же сказал — будет охрана. — Семенов закряхтел натужно, сплюнул и, легко вскинув свое тело в седло, спросил с внезапным интересом: — А кто же тебя охранял, когда ты мыл золото?
— А я и сейчас мою.
— И кто охраняет?
— Я сам. Кланька еще помогает.
— Ну, Кланька — не солдат.
— Как сказать, как сказать... Пулей гвоздь в дерево запросто заколотить может. Хочешь посмотреть?
— Видал такие фокусы. Проделывали разные люди...
— Небось мужики, а то — девка. Хочешь на спор, Григорий Михайлов, с двух патронов Кланька загонит гвоздь в дерево по самую шляпку? А?
— Спорить не буду, поскольку считаю, что один из спорщиков — дурак, другой — подонок: один знает, что он прав, и спорит, а другой ничего не знает и тоже спорит. Но посмотреть на этот фокус не откажусь.
— Тогда поехали. — Дед, довольный разговором, забрался на лошадь. Ему нравилось внимание атамана.
Семенов позавидовал деду — до самой старости человек сохранил способность радоваться. Это значит — не умрет долго. Если, конечно, кто-нибудь не подсобит...
Казаки расположились около дома кружком — пили чай из черного задымленного котла и гоготали. Старик, услышав гогот, встревоженно придержал лошадь и глянул на атамана — ему пришла в голову запоздалая мысль, что эти люди могут обидеть Кланю. Атаман все понял и успокоил Старика:
— Не бойся, не обидят. — Вскинул плетку, хлестнул ею воздух. — Иначе... Они мой нрав знают.
О крутом нраве атамана знали не только казаки, знал и старик. Он успокоенно осел в седле.
Около костра всадники спешились. Казаки мигом приняли.
— Кланя! — позвал старик, и когда та оказалась около деда, он обнял ее за плечи. — Хочешь удивить господина атамана Григория Михайлова?
Девушка бросила на Семенова быстрый, будто у птицы, взгляд:
— Хочу!
— Тогда давай! — Старик на мгновение прижал ее к себе, затем поцеловал в ухо. — Тащи-ка из избы свою трехлинейку. И пару гвоздей возьми в ящике, что в сенцах стоит...
Кланя поняла, к чему идет дело, унеслась в дом. Старик расправил бороду, улыбнулся — безмятежно, по-ребячьи открыто, как-то победно.
Из избы показалась Кланя. Было видно, что винтовка-трехлинейка для нее тяжеловата.
— Может, все-таки казачий карабин ей дать? — спросил атаман.
— Не надо. — Старик мотнул головой.
Дед взял из рук девушки гвоздь, потрогал пальцем острие и, косолапя, отошел метров на пятьдесят к широкому, с развесистыми оголенными ветками дереву, изрытому длинными черными бороздами, с силой ткнул гвоздем в ствол, потом, чтобы гвоздь держался, постучал по шляпке кулаком. Проговорил громко, чтобы слышал атаман:
— Вот!
Отошел в сторону, глянул на гвоздь — тот стоял ровно, под прямым углом к стволу, дед остался доволен и махнул рукой внучке:
— Даю тебе два патрона. Заряжай!
Девушка проворно передернула затвор винтовки.
Старик закряхтел, закосолапил от дерева — пуля, попав в гвоздь, могла отрикошетить, — вновь командно махнул рукой:
— Теперь — пли!
Кланя лихо вскинула винтовку и в ту же секунду, почти не целясь, нажала на спусковой крючок. Резкий звук выстрела подбил вверх бранчливую стаю воробьев, сидевшую на недалеком дереве.
Пуля попала точно в шляпку, взбила сноп искр и с гудящим шмелиным звуком ушла в облака.
Гвоздь словно от сильного удара молотка влез в ствол на добрые две трети.
Казаки одобрительно загалдели:
— Молодец девка!
Не обращая внимания на возгласы, Кланя спокойно выбила из патронника дымящуюся гильзу и загнала в ствол новый заряд. Вскинула винтовку и в ту же секунду вновь нажала на спусковой крючок. Стреляла, как и в первый раз, не целясь.
Пуля звонко щелкнула о шляпку, обрызгала дерево яркой электрической капелью и вогнала гвоздь в плоть ствола по самую шляпку, скрывшуюся в бархатистой коре, затем резво скакнула в сторону.
Казаки снова восхищенно зашумели:
— От те фокус-покус! Наши бабы так не умеют. Молодец девка!
Атаман взял из рук Клани винтовку, тяжело подкинул ее, пробуя на вес, и также восхищенно цокнул языком:
— Однако!
Дед поспешно подтянул брюки и зашаркал ногами к атаману.
— Когда меня Бог приберет, — проговорил он, запыхавшись и отирая ладонью влажную бороду, — возьми ее к себе, в свое войско... — во взгляде старика появилось что-то тревожное, ищущее — видать, он что-то чувствовал, иначе бы с чего ему обращаться с такой просьбой к атаману, — не пожалеешь!
— Погоди себя хоронить. — Атаман предусмотрительно оградился от старика рукой.
— А я не хороню, — бороду деда раздвинула смущенная улыбка, — но одно знаю твердо: о таких вещах договариваются заранее.
— Возьму, — пообещал атаман неохотно: война все-таки дело не женское.
— Твердо обещаешь?
— Твердо.
Старик протянул атаману руку. Тот пожал ее.
— А теперь — чайку испить.
— Нам пора. Если мы здесь застрянем — опоздаем к поезду, идущему в Порт-Артур.
— Тогда что ж. — Лицо старика помрачнело, скулы проступили двумя крупными каменными бол баками, и, неожиданно круто развернувшись, он потрусил в дом.
Дед, как и большинство казаков, прискакавших с атаманом в эту теплую долинку, был гураном. Русские люди тесно перемешались с местными — с бурятами, с монголами, появилась некая третья нация, к которой Семенов причислял и себя, — гураны: смелые, сообразительные, быстрые, жесткие, способные к войне и охоте.
Вернулся он, держа в руках две бутылки с золотистой, ярко посверкивающей на солнце настойкой, ткнул их прямо в руки атаману:
— Возьми, Григорий Михайлов! Это настойка — от любой простуды спасение. Даже если обморозишься от макушки до пяток и будешь на себя выкашливать либо, того хуже — выблевывать легкие... Только этим и спасешься... Держи, держи, родимый, не боись!
Атаман взял бутылки, распихал их по карманам шинели, сказал на прощание:
— Жди людей, Тимофей Гаврилович!
Старик махнул рукой и ушел в дом. Долгие проводы — лишние слезы.
В Порт-Артуре было тепло, но, несмотря на теплую погоду и розовые, почти летние закаты, над городом стояли вертикальные, будто над эскадрой кораблей, дымы — печи в домах не застаивались.
— Теплолюбивые людишки, — недовольно пробормотал атаман, — не знают, что такое настоящий холод. Под Читу бы их или на Байкал, на открытый лед — вот позвенели бы костями!
Поразмышляв немного, в своей владивостокской игре атаман решил сделать ставку на братьев Меркуловых. Во-первых, это были богатые люди — надо полагать, братьям известно, что и он, атаман Семенов, тоже небедный — им принадлежали корабли и прииски, коптильни и магазины, отели и заводы... Значит, есть что терять, и краснюки и коминтерновцы со своими вселенскими замашками братьям — как нож в хорошо набитое пузо: все съеденное вылезет наружу. Во-вторых, умны и хитры, а раз это так, то братишки хорошо понимают, что путь у них только один — поддерживать Семенова. В-третьих, когда атаман совершит переворот и сбросит очередного князька-правителя — плевать, кто это будет, Краснощеков или Никифоров, кадет или монархист, большевик или заезжий цыган
[71], — братья будут твердо знать: в семеновском правительстве их ждут теплые кабинеты и толстые портфели. Кто же от такой перспективы откажется?