— Мало вам тех денег, что вам Любка перетаскала за эти десять лет! — вызверился Виктор. — Думаете, я не знаю, что вы постоянно ее науськивали, чтобы она вам деньги носила! Не знаю, сколько ее шмотки на самом деле стоят! Она их на рынке покупала, а мне заливала, что в дорогих бутиках. И добро бы для себя выгадывала. Так нет же! Все вам! На уголовника вашего, чтоб он сдох вместе с вами! Это вы ее до смерти довели!
— Ты — душегуб! Сына моего не трожь!
— Подлец!
— Паскуда!
Мы с интересом слушали и ждали, когда мамаша и «вдовец» вцепятся друг в друга. Но так и не дождались. На сцену выступило еще одно действующее лицо, которое за сегодняшний день едва ли проронило пяток слов. Новая жена Виктора Любима спустилась наконец из мансарды, и ее мелодичный негромкий голос, звеня серебром, каким-то образом заглушил вопли Раисы Захарьевны, ее сыночка уголовника и Виктора.
— Не стоит так шуметь, — произнесла Любима. — Всем сегодня пришлось тяжело. Все переживают из-за смерти девушки. А вопрос с домом можно решить мирным путем.
— И каким же это? — поинтересовалась у нее Раиса Захарьевна.
— Вы ведь все равно жить тут не станете, а дом хотите продать? — спросила Любима. — Так продайте его Виктору. Он даст за него хорошую цену. Мы и Любе вчера это же предлагали.
В комнате воцарилось молчание.
— Что же, — наконец произнесла Раиса Захарьевна, — это можно. Если в цене сойдемся, то почему же и не продать. Ладно.
— Слушай, что сейчас начнется! — шепнула мне Катька.
И точно. Не успела она замолкнуть, как в комнате раздался басистый рев Прапора:
— М-и-инуточку! Что это вы тут за моей спиной решили? — ревел он, словно бешеный слон, которому отдавили ногу. — Дом-то наполовину мой! Вот и расписочка у меня в получении денег хозяйкой имеется!
— И он прав! — заступился за друга Женька. — Раз деньги заплачены, то вы уже торговать этот дом не можете!
— Он наполовину мой! — повторил Прапор.
Какой шум поднялся после этих слов, трудно передать. Все кричали одновременно и каждый свое. Мы с подругами с интересом ждали, когда наконец Виктор объединится со своей бывшей тещей и они просто выкинут Прапора и Женьку из дома. И мы наконец поедем дальше в более спокойное местечко.
— В конце концов, свет клином не сошелся именно на этом Любкином доме, — мудро заметила Катька. — В округе еще полно привлекательных домов. А этот мне решительно разонравился.
— Только у твоего Прапора уже нет денег, чтобы себе другой дом сторговать, — хмыкнула Мариша. — Если, конечно, правда то, что он говорит, будто бы отдал все деньги Любке.
— Он весь бледный и трясется, — заметила я. — Думаю, что не врет.
— Тогда плохо дело, — вздохнула Мариша.
— Пока он свои деньги не вернет, отсюда мы никуда не уедем, — подтвердила Катька. — Да нас и не отпустят.
— Кто нас не отпустит? — возмутилась я.
— Милиция, — пожав плечами, ответила Катька. — Мы же были тут, когда убили Любку. Они наверняка захотят поговорить с каждым из нас, и не один раз.
И словно в воду глядела. Про милицию я как-то и забыла. Но тем не менее через несколько минут, когда свара в доме как раз достигла критической точки и ее участники готовились от слов перейти к боевым действиям, ступеньки крыльца скрипнули под чьими-то шагами. И в дом вошел наш знакомый капитан, красный от жары и выпивки, в сопровождении стажера Коли. В тот момент, когда капитан перешагнул через порог, в гостиной что-то ухнуло как бы с размаху об пол. Капитан нервно вздрогнул, а Коля так и замер с занесенной над порогом ногой.
— Что это? — недоуменно посмотрев на нас, спросил капитан.
Мы не знали. Но судя по тому, как содрогнулся дом, упало что-то очень и очень тяжелое. И тут же из гостиной раздался душераздирающий женский вопль. Мы все одновременно ринулись на выручку и, разумеется, застряли в проеме двери.
— Да пустите же меня! — рвался вперед капитан, который никак не мог отпихнуть оказавшуюся более шустрой Маришу.
— Не могу! — пыхтела она, в свою очередь, так как на нее напирали с одной стороны Коля, с другой Катька, а сзади штурмовала дверь еще и я.
Наконец капитан прорвался вперед, потеряв при штурме двери сущую безделицу — одну пуговицу и кусочек своей рубашки. И совершенно непонятно, чего он из-за таких пустяков окрысился на всех нас. Можно подумать, это мы у него эту пуговицу всем составом откручивали. Да и пуговица-то была не бог весть какая ценная. По правде сказать, таким пуговицам рубль цена за десяток.
— Свое добро пришивать к себе крепче нужно! — посоветовала ему вслед Мариша.
Но капитан даже не оглянулся, потому что вопли в гостиной перешли уже в разряд ультразвука, то есть стали почти не слышны. Вбежав в комнату следом за капитаном, мы узрели жуткую картину. На полу лежал огромный старинный дубовый шкаф, доставшийся Виктору от его дедов. Шкаф был сработан на славу, потому что, упав на пол, он не развалился и даже ни одна дверца у него не отвалилась. Из-под шкафа торчали женские ноги в темных колготках. Прапор и Митька тянули каждый за свою ногу, а Женька тщетно пытался поднять тяжеленный шкаф. Время от времени ему это ненадолго удавалось, и тогда Прапор с Митькой делали рывок, а из-под шкафа раздавались приглушенные вопли. Любима забилась в угол и оттуда, с безопасного расстояния, взирала на происходящее, так что мы сразу поняли, что ноги под шкафом принадлежат не ей.
— Что тут происходит? — грозно осведомился капитан.
— Раису Захарьевну шкафом придавило, — отдуваясь, ответил Прапор. — Чего встали как неродные? Помогите. Видите, кончается там человек.
— Шкаф-то тяжеленный, — согласился с ним капитан. — Она, поди, и дышать не может.
Тем не менее спешить на подмогу он что-то не торопился.
— Может быть, она уже умерла? — спросил он, задумчиво глядя на замершие ноги.
Но те в ответ энергично задергались, опровергая это предположение.
— Что же, — тяжело вздохнул капитан. — Колька, берись справа! А я слева ухвачусь.
Втроем они с трудом, но все же подняли огромный шкаф. А Прапор с Митькой наконец выдернули из-под него Раису Захарьевну. Шкаф водрузили на прежнее место, недосчитавшись одной ножки.
— Это вы меня погубить хотели! — заявила всем Раиса Захарьевна, как только немного пришла в себя и смогла говорить.
А говорить она смогла, едва сделав первый вдох полной грудью.
— Ироды! — завопила она. — Смерти моей хотели. Доченьку мою сгубили, а теперь за меня взялись. Шкаф на меня свалили. Думали, пришибет! Так не дождетесь! Я вас всех переживу! А тебе, Васька, стыдно должно быть! Участвуешь в убийстве несчастных женщин, а еще при погонах! Оборотень ты! Вот ты кто после этого!
Услышав вместо благодарности за проявленную заботу отборную ругань и незаслуженные оскорбления, капитан даже посинел от злости.