История Японии - читать онлайн книгу. Автор: Эльдар Дейноров cтр.№ 58

Даже летописи, которые, как правило, нейтральны, высказывают недовольство правлением Сётоку (Кокэн) — прежде всего, из-за невероятных масштабов строительства храмов, разорившего страну. Зато Конин, ставленник синтоистских кланов, хотя и не собирался проводить против буддистов репрессий, все же был куда как более сдержан (за что и удостоился похвал).

Увы, пострадал не только правдолюбец Кисмори Вакэ. После правления Докё и бог Хатиман утратил былое влияние (по крайней мере, на время, поскольку бог войны бывает иногда очень полезным). Больше император не делал ему приношений.

Все же некоторые гонения на монахов случились. Государственная помощь храмам прекратилась, зато государственный контроль за монахами усилился (как ни парадоксально, последнего добивался и сам Докё). В 772 году случилось еще одно знамение — молния ударила в пагоду храма Сайдайдзи. Тут же было объявлено, что это произошло из-за проклятия ками из храма Оно, поскольку на его территории срубили дерево, пошедшее на строительство буддийского храма. Да и вообще стихийные бедствия стали частенько списывать на запоздалый гнев богов синто.

Так и завершилось это странное время в жизни Японии. Из буддийского теократического государства ничего не вышло. Об этом теперь могли мечтать монахи, но лишь в весьма образных легендах с потаенным смыслом. А вот двор и аристократия осознали кое-что иное: только синтоизм, его развитый культ и мощь, подкрепленная конфуцианской доктриной (по крайней мере, в удобной и полезной ее части) станет становым хребтом для страны. С тех нор прошли века, и это мнение подтвердилось на практике. Языческий культ сделался основой для реформ Мэйдзи, когда Японии пришлось догонять развитые страны мира. Он же был базой для японского варианта фашизма (который в нашей стране отчего-то предпочитали именовать «милитаризмом»). Когда же фашизм был разгромлен, синтоизм никуда не делся. Теперь это религия жизнеутверждения, которая придает силы японской нации для мирного труда и развития, достигшего огромных высот.

Ну, а что же буддизм? И он никуда не делся. Но следующие поколения аристократов четко выучили урок: монахи и власть две вещи несовместные.

Поскольку период Нара — это не только время интриг и переворотов, но и эпоха составления выдающихся литературных памятников Японии, нужно подробнее остановиться на этом.

Что касается летописных сводов, «Кодзики» и «Нихон секи», то они просто обязаны были появиться. Дело в том, что это не самые ранние документы такого рода. Работа над сводом истории Японии началась гораздо раньше, еще в VII в. Кем? Ответ на этот вопрос можно уже предугадать, вспомнив людей и события того времени. Да, первую историческую хронику страны составил регент Умаядо, ученый-энциклопедист своего времени, намного его опередивший. И остается только пожалеть, что этот весьма интересный текст не дошел до нас. Он сгорел при пожаре. Судя по всему, там приводились сведения об императорской семье и наиболее влиятельных родах.

Но, пожалуй, не менее важна, чем летописные своды, первая антология японской поэзии, появившаяся в период Нара. Это сборник «Манъёсю» — «Собрание тысяч листьев» (но название можно перевести и как «Собрание тысяч поколений»).

Естественно, до «Манъёсю» существовали японские стихи в устной традиции. «Правильное» стихосложение оказалось составной частью «китайской науки». В период Нара (в 751 г.) японцами была создана антология китайских стихов «Кафусо». Но первый самобытный литературный памятник на японском языке, не связанный напрямую ни с историческими хрониками, ни с религией — именно «Манъёсю».

Литература средневековья и в Японии, и в других странах — это дело горожан, притом — аристократии, избавленной от ежедневного изматывающего труда за кусок хлеба (или чашку риса).

Только эта небольшая прослойка способна создавать литературный произведения, видя в этом свое призвание. Как считает современный российский писатель и философ Ю.Л. Нестеренко, «книги, создававшиеся в те времена, писались интеллектуалами для интеллектуалов». Он справедливо замечает, что аристократическая «праздность» стала не менее важным фактором, чем избранность автора: он мог не заботиться ни о коммерческом успехе, ни о каких-либо иных способах заработка. Почти все, что мы считаем классикой, создано либо аристократами, либо теми, кто вел аристократический образ жизни. Японские поэты VIII века — не исключение.

Но нужно при этом иметь в виду — классика тем и хороша, что полного отрыва от народной традиции не происходило. В этом смысле сборник «Манъёсю» можно привести в качестве примера. В нем встречаются и записи народных песен, и обрядовая поэзия. А стихи, которые приписываются легендарным правителям глубокой древности, тоже можно причислить к народным. Но основной пласт стихов антологии — все же авторские произведения.

«Манъёсю» — огромный по объему сборник. В нем имеется около четырех с половиной тысяч произведений пятисот авторов.

Понять поэзию Японии и Дальнего Востока вообще европейцу чрезвычайно сложно. Даже запутанные исторические хроники или многоплановые философские трактаты могут показаться куда более ясными. Все дело в том, что нас привлекает звучание стихов, их форма, их смысловое и эмоциональное содержание. Но этим все и исчерпывается.

Для японца или китайца имеется еще одна важнейшая составляющая, напрочь отсутствующая для нас — красота начертания иероглифов, каллиграфия. Чтобы вникнуть в стили начертания, понять, насколько прекрасны эти символы, выведенные тушью, для европейца, даже любящего и стремящегося понять восточную культуру, может не хватить и целой жизни.

В любом случае, перевод с японского, сколь бы точным и хорошим он ни был — совершенно отдельное произведение, по факту лишенное очень важного слагаемого поэзии. Это слабая тень того, что было написано одним из авторов «Манъёсю».

Японский язык с весьма небогатой фонетикой оказался весьма подходящим для развития поэтического искусства. И как бы ни прививалась на островной почве континентальная «китайская наука», японская поэзия была просто обязана стать самобытной. Китайский язык — тональный; слова, совершенно одинаково звучащие для европейца или японца (при условии, что он напрочь лишен музыкального слуха), могут обозначать различные понятия в зависимости от интонации. Даже слова, заимствованные из китайского языка, искажаются на японском настолько, что китайцу просто невозможно понять их смысл. Ну, а какие невероятные превращения претерпели буддийские термины и имена, родившиеся в Индии и занесенные на архипелаг, мы уже видели. Одним из последствий «китайской науки» стало невероятное для европейских языков количество слов, сходных по звучанию, но различных но значению — омонимов, которые обозначаются различными иероглифами.