История Японии - читать онлайн книгу. Автор: Эльдар Дейноров cтр.№ 135

Императору показали принца только по прошествии месяца. Визит от дома матери (где родился младенец) ко дворцу был нелегок: паланкин несли особым маршрутом.

Если в Японии было принято, чтобы покойные императоры просили разрешения об отставке, если там награждали придворными рангами министров, умерших десятки и сотни лет назад, а то и жаловали ими богов, то нет ничего удивительного и в другом. А.Н. Мещеряков упоминает о записи в летописи «Мэйдзи тэнноки»: «Комэй одарил сына амулетами и игрушками. Принц не остался в долгу — от его имени император получил 100 золотых монет, превосходную бумагу, водоросли, сушеного леща, бутылку сакэ и свежую рыбу, которая была возложена на алтарь во дворцовом синтоистском святилище».

Такой вот младенец, отлично знающий ритуал…

Воспитывался принц в материнском доме, окруженный сотнями ритуалов, традиций и предписаний. Обычным подданным показываться на глаза было нельзя — страшно опасались самого банального сглаза. Если он и передвигался по улице, то в закрытом паланкине. Когда же трехлетнее дитя наотрез отказалось от паланкина, пришлось взять его на руки, а весь путь от дома до дворца перегородить занавесками.

Считалось, что материнские права принадлежат главной жене императора — Тёси, — но роль биологической матери отнюдь не отрицалось. На самом деле, все это можно объяснить очень просто: никто в этом обществе не мог принадлежать самому себе. Даже мать наследного принца. Даже сам принц. Даже император.

На восьмой год жизни мальчик приступил к обучению — естественно, с ним занимались во дворце, не вполне ясно, каковы были его успехи, но, суля по всему, он не смог бы стяжать славы императоров периода Хэйан, заслуженно считавшихся первыми каллиграфами в стране. Известно о том, что излишней усидчивостью принц тоже не страдал. Впоследствии Мэйдзи жалел об этом, уже на склоне дней он сложил вполне самокритичное стихотворение (его приводит А.Н. Мещеряков):

Известно и другое: сей юноша рос довольно вспыльчивым и драчливым. Очевидцы повествуют и о таких малоприятных эпизодах: «Сатиномия играл возле пруда. Он окликнул своего престарелого воспитателя, призывая посмотреть на резвящегося карпа. Тот все глаза проглядел, но никакого карпа увидеть не мог. В это время Сатиномия подобрался к нему сзади и столкнул в воду. Пока воспитатель барахтался в пруду, принц кричал: «Смотрите скорее, старик превратился в карпа!»

Эта история, приведенная А.Н. Мещеряковым, откровенно некрасивая уж никак не конфуцианская. Интересно, а с чего бы авторам придворных мемуаров, где тщательно редактировалось каждое слово, писать подобные вещи? Возможно, они хотели показать некую решительность и мужественность, неосознанное желание порвать с традицией? Да было ли все это так?

Вероятно, было. Оставим эти случаи на совести придворных хронистов и заметим только, что перед нами — вполне живой ребенок (иногда — даже слишком живой). В конце концов, и дерзость пошла на благо. А хорошие манеры были привиты впоследствии.

В одиннадцать лет принц вместе с. отцом наблюдал за маневрами войск. (В будущем парады станут частью его жизни). К этому времени мальчик уже сменил имя на взрослое. Муцухито — это «мирный». Его посвятили в подростки, обрезав кончики волос и дав право носить пояс вместо шнура. Теперь принц считался официальным наследником престола — третьим человеком в стране (то есть, во дворце в Киото) после Комэя и императрицы.

Тяжелым испытанием для Муцухито стал погром, учиненный самураями из Тёсю в Киото. Мальчик даже лишился сознания от переживаний того дня. (Конечно, Петру Великому в детстве пришлось пережить куда худшие потрясения такого рода).

И, что бы там ни было в детстве, Муцухито предстает перед нами заботливым сыном, готовым навещать смертельно больного отца. И если бы не приказ Комэя, болезнь могла не миновать и принца (конечно, если это была оспа, а не отравление).

Пятнадцатилетний юноша, занявший престол, еще даже не прошел церемонию посвящения во взрослые. И первое, что он должен был сделать — это принять предложение сёгуна Ёсинобу об окончательном прекращении воины с Тесю. На сей раз из-за траура по императору Комэю. Сам же Муцухито не мог участвовать в похоронах отца — все из-за той же ритуальной скверны.

Возраст государя не смущал ни сёгуна, ни придворных. Ведь императорам ничего не нужно было предпринимать. Или так казалось…

Пока юный император продолжал образование в классическом конфуцианском духе, в стране шли дальнейшие события, связанные с кризисом власти. Перемена действующих лиц сказалась на политике, но недостаточно для того, чтобы навсегда оставить мысли о гражданской войне.

Французские военные советники обучали солдат бакуфу. Голландцы наконец-то предоставили военный корабль «Кайёмару», заказанный сёгунатом ранее. Россия пыталась разрешить зависший в воздухе «Сахалинский вопрос», но он так и не был решен — остров открыли для подданных двух государей. Англичане оказывали поддержку императору и двору. Сегуну требовалась мощная армия, для этого нужна была не менее мощная казна, которой не было. Ёсинобу обратился к французскому посланнику с просьбой о кредите, создали даже экспортно-импортную компанию. По нестабильность отпугивала возможных инвесторов, и средства изыскать не удавалось.

А императору предстояло еще одно важное событие — свадьба. Без супруги и без наследников он стал бы весьма проблемным монархом. Для ответственной миссии была избрана Харуко, сестра старшего государственного советника Санэёси Итидзё. Ее происхождение было достаточно высоким, девушка получила отличное (для высшей аристократки) образование: могла слагать стихи, читать китайские книги, петь, играть на музыкальных инструментах, проводить чайную церемонию. Правда, Харуко была старше императора на три года, но придворные тут же припомнили исторические прецеденты, а заодно — скостили невесте год.

Смотрины прошли на высшем уровне. Теперь и на Харуко распространялась защита от сглаза. Как ни странно, среди подарков императора невесте упомянута трубка для курения. Девушка, судя по всему, не курила, но табак считался еще и благовонием, отпугивающим нечистую силу. Теперь осталось подождать, пока закончится траур по Комэю.

Тем временем княжество Сацума проявило инициативу на международной арене. В Париже проводилась Всемирная выставка, сёгунат отрядил туда юного брата Ёсинобу, Акитакэ Токугаву. Но оказалось, что княжества Сацума и Сага участвуют в выставке самостоятельно. Мало того, в Сацуме ввели (впервые в истории Японии) орден, которым был награжден Наполеон III. Делалось это на том основании, что даймё якобы является королем Рюкю (что не вполне соответствовало действительности).

Своей цели мятежный юго-запад добился — сёгунат был дискредитирован в глазах международной общественности. Но для истории культуры (уже далеко не только японской) важно совсем другое: тот бешеный успех, которым пользовались и на выставке, и после нее гравюры «укиё-э». Они пришлись как нельзя более кстати — французские художники искали новые направления, классическая живопись («академизм») не устраивали их. Теперь появился некий эталон, точка отсчета, от которой берет свое начало импрессионизм.