Цена человека: Заложник чеченской войны - читать онлайн книгу. Автор: Ильяс Богатырев cтр.№ 13

Сначала мы, конечно, растерялись и не знали, что думать. Каждый из нас безмолвно уставился в полутьме на ключ, и через секунду начал проворачивать в голове объяснения произошедшему. Первая пришедшая в голову мысль была о спланированной инсценировке: нас пытаются спровоцировать на побег. Но зачем? Хотят убить при попытке к бегству? Конечно, нет. Если бы захотели убить нас, сделали бы это прямо в готовой яме – засыпали, и нет проблем с захоронением двух журналистских трупов. Хотят схватить при побеге и преподать жесткий профилактический урок на будущее? Зачем так изощряться – при желании «профилактику» можно провести и без всяких предварительных провокаций: вытащил из ямы, воткнул кляп в рот и бей себе «тушку», приговаривая, чтоб неповадно было. А что, если от нас решили избавиться именно таким образом? То есть они хотят, чтобы мы как бы сами себя освободили, устраивают нам побег: «Бегите, мол, на хрен отсюда, тут все по-своему на мази». Тогда, может быть, мы напрасно медлим?..

Захотелось немедленно откинуть эту чертову решетку, подняться наверх и бежать, просто бежать как можно дальше от этого проклятого места. Я уже представлял себе, как мы с Владом пробираемся по заросшим холмам, слышал шелест травы, предвкушал глубокий вдох насыщенного запахами летнего воздуха, предчувствовал усталость в ногах. Так хотелось просто пробежаться или долго-долго, до боли в суставах, уходить прочь! Казалось, что я уже чувствую пьянящий запах долгожданной свободы! Я сказал Владу, что пальцы у него тоньше моих, и он может попробовать сквозь решетку открыть ключом наручники, служившие замком. Влад встал на сложенный вдвое матрас и попытался двумя пальцами подлезть к замку наручников. Но у него не получалось. Даже для его пальцев решетка оказалась слишком частной: невозможно было подобраться к замку наручника, удерживая ключ двумя пальцами – сквозь щель свободно проходил только один палец. Еще несколько отчаянных попыток сделал я сам. Совершенно не знаю, как долго мучились – мы тупо не хотели сдаваться. У нас уже все пальцы были исцарапаны, и суставы сводило от напряжения… Тщетно: открыть замок наручников сквозь эту решетку просто невозможно. Когда мы, наконец, поняли это, моментально сникли. Потом, уже в менее возбужденном состоянии попробовали еще несколько раз. Бесполезно. Мы даже вспотели в бесплодных попытках открыть наручники. Было такое чувство, будто нам дали вскарабкаться к краешку ямы, а затем со всей дури опрокинули вниз.

Что же, черт возьми, означал этот выроненный ключ? Может, нас решили подразнить, тайком наблюдая со стороны за нашим поведением? Если так, то эта потеха им удалась как нельзя лучше. Наше настроение резко переменилось. Мы почувствовали себя наголо разбитыми и свалились на свои матрасы. Наверняка мы походили на мокрых куриц.

Спустя какое-то время сверху послышались приглушенные голоса, и над решеткой возникла все та же черная тень охранника со свисающим с плеча автоматом. Влад встал и молча протянул ему ключ сквозь щель.

– Что это? – наклонившись, спросил охранник.

– Ключ, – ответил Влад. – Ты выронил его, когда уходил.

– Выронил?.. – с неподдельным удивлением переспросил охранник из темноты и стал шарить по своим карманам. Не найдя, он снова наклонился и вырвал ключ из руки Влада. Последовала короткая словесная перепалка между охранниками. Затем они открыли решетку и опустили буханку хлеба и пачку L&M. Закрыв обратно решетку, они надвинули на нее железную плиту и удалились.

Все стало ясно и банально: ключ выронили случайно, видимо, по обкурке не услышали даже, как Влад окликал охранника вслед…

Взбудораженные внезапной и короткой надеждой на обретение свободы и тут же потерявшие эту, пусть и нелепую, надежду, мы ни единого слова не сказали друг другу в течение ближайших суток. Живо рисовавшиеся картины воли растворились в темном и сыром воздухе ямы. Казалось, она стала еще теснее. Резкая перемена настроения сменилась давящей депрессией.

Я старался заснуть, но возбуждение не проходило еще долго. Иногда чувство ненависти вытесняло все остальные переживания: я ненавидел охранников и организаторов похищения, ненавидел Масхадова с Ельциным, возмущался бездействием ООН, обвинял себя в излишней доверчивости и неосторожности. Готов был объявить войну всему миру несправедливости, лжи и насилия.

Чуть успокоившись, я размышлял уже о практических обстоятельствах, прикидывал, что сейчас могут предпринимать ради нашего освобождения в Москве. Наверняка, суетятся, звонят, встречаются с сомнительными помощниками, стараясь получить хоть какую-нибудь информацию о нас. Вряд ли их попытки могли пока к чему-либо привести: по моим подсчетам, прошло слишком мало времени с момента нашего захвата, всего-то дней десять, может, пятнадцать. Похитителям этих дней слишком мало, чтобы объявляться с требованиями. «Клиент» какое-то время должен оставаться в нервном неведении, пометаться с угла в угол, чтобы понять, что сама собой проблема не рассасывается и пропавшие журналисты внезапно не возвращаются. Должно пройти какое-то время, чтобы наше исчезновение перестало восприниматься как случайность и заставило задуматься об, увы, сложившейся уже закономерности. Первых журналистов – Перевезенцева и Тибелеуса – похитители освободили сравнительно быстро, потому что не было еще поводов для закономерности – тогда все получилось случайно. Наше похищение уже не было случайностью. Это была намеренная, заранее спланированная и в определенном смысле спрогнозированная акция. Как так получилось, я расскажу позже. А пока… Пока я хочу сказать, наверное, о самом главном. Все эти случайности и закономерности были важны сами по себе, и я к ним часто возвращался. Но была одна вещь, которая просто убивала: мысль о родителях, о том, как они мучаются и переживают. Что бы с нами ни случилось, мы бы как-нибудь пережили, но думать о том, что случившееся с нами приносит жесточайшие страдания родным и близким нам людям, было невыносимо. Поверите ли, но это было тяжелее всего. Поэтому мы с Владом вообще старались об этом не думать. И здесь о самом гнетущем в период заточения я умалчиваю намеренно.

Мы много раз просили своих охранников каким-нибудь образом передать нашим родителям, что мы живы и здоровы. Давали телефоны и адреса людей, которые могут передать им эту информацию. Охранники брали их и все время обещали, что обязательно передадут. Мы особо не верили, но все же надеялись, что они как-нибудь успокоят наших родных. В конце концов, мы же не кровные враги нашим похитителям, а всего-навсего товар. Но живой товар, черт подери!

Каждый раз, когда охранники приносили нам еду, мы пытались заговорить с ними, старались хоть что-нибудь узнать, что там вокруг нас происходит. Те чаще всего отвечали коротко, мол, ничего точно сами не знают, что им поручено только следить за нами и кормить, но что освобождение, вроде, должно произойти скоро. О чем охранники говорили чаще всего, так это о том, что очень скоро, буквально на днях нас переведут в светлый, чистый и сухой дом со всеми удобствами и белыми простынями, где у нас будут телевизор, магнитофон, книги и даже свежие газеты. Это было у них коронным методом успокоения или, как мы с Владом называли это, «лучиком веры ямного царства в светлое будущее»…