И вспоминала свою мать, вручившую ей первые ключи от шкафа, и своё занятие домом с самого раннего детства — словно бы знала Кассандра, что не проживёт долго и потому оставляла своих детей на старшую.
Её комната была тщательно прибрана, вымыта и очищена от пыли и паутины, но и она показалась ей низенькой, унылой и чуждой.
«Опять надо привыкать», — говорила она себе, но с первой же минуты принялась обходить дом, заворачивать в сараи и конюшни, коровники и свинарники и ругала нерадивых слуг за оплошности и огрехи.
Словом, вернулась хозяйка в родной дом и начала здесь свою жизнь с большого обхода, даже не дав себе труда отдохнуть...
И всюду, где бы она ни ходила, представляла, что вот войдёт Пётр, здесь, в этой комнате, в этой палате, обнимет её, оглядится, заметит непорядок и выругает за безделье. Хотя он никогда и не видел ничего кругом, кроме неё, — так ей думалось...
Но царь всё не приходил, и лишь краем уха прослышала Мария, что идут основательные сборы к большому Персидскому походу.
Вернувшись со слушаний в Сенате, Кантемир устало пожаловался Марии:
— И речи нет о войне с Турцией. В поход собирается царь на Каспий, пощупать, чем дышит персидский шах, как его можно разорить на две-три провинции.
Мария замерла — опять не увидит она царя очень долго: ведь не возьмёт же он её с собой в поход, — сколько же времени не увидит она его милое лицо, не услышит его грубоватый басок, не почувствует тепло его руки.
Пётр приехал, как всегда, неожиданно и, как всегда, в сопровождении Толстого.
Много было выпито за столом, много сказано слов, а Пётр всё поглядывал на Марию, сравнивая её с женой Кантемира — Анастасией.
Разные совершенно, но обе красавицы, только в лице Анастасии нет той живости, той свежести, что есть у Марии.
Одна тёмная, с сияющими зелёными глазами, другая — белокурая спокойная дама с синими очами.
Но если в глазах у Марии так и носятся бесенята, то Анастасия слишком спокойна, слишком неповоротлива, а теперь, после родов, и вовсе раздалась, как это водится у русских женщин...
И опять усадил Пётр Толстого и Кантемира за шахматы и кальяны, а сам утащил Марию на её половину.
— Тосковал я по тебе, — признался он между двумя поцелуями, — запала ты мне в сердце.
— Но вот и опять я очень долго не увижу вас, государь, — прошептала Мария, — уйдёте в поход и забудете, что есть на свете дурочка, которая любит вас больше всей своей жизни... Без вас она не нужна мне, пусто будет в ней и неуютно, и не о ком думать...
— В поход ты со мной поедешь, — внезапно сказал Пётр.
Она так и вскинулась.
— Отец твой всё равно будет заведовать типографией, печатать воззвания на арабском языке и семью с собой возьмёт. А как же без тебя?
— Не может быть, — отчаянно залилась она слезами, — неужели я буду видеть вас постоянно, всё время похода?!
Вместо ответа он прижал её к своей широкой груди...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
К Каспийскому морю Пётр зорким глазом присматривался уже давно, ещё со времён Прутского похода, закончившегося так неудачно.
— Ничего, что на Пруте нас побили, — не раз говорил он своим сподвижникам, — невеликая то жертва, опять всё восстановим, а надобно искать другие пути к югу, обойти Туретчину, с тыла ей удар нанести.
Особенно часто беседовал он об этом с князем Кантемиром, и тот, конечно же, в душе радовался, что не оставляет царь русский мысли о боях с Османской империей, хоть и предполагает подбираться теперь к ней слишком уж издалека.
Но сразу после Прутского похода послал Пётр нескольких морских офицеров и навигаторов, чтобы осмотреть все берега Каспийского моря, заметить все удобные гавани, сочинить правильную карту побережья.
С этой же целью послал он малым посланником в Персию верного своего солдата, после Полтавской битвы уже ставшего подполковником Артемия Волынского, и в секретной инструкции тщательно обрисовал все планы, которые предстояло выведать в Персии, секреты военные и местные...
Волынский пробыл в Персии почти три года, привёз такие подробные карты, такие характеристики персидской династии, что Пётр всерьёз задумался о походе к границам этой слабо защищённой и раздираемой внутренними смутами страны.
Однако экспедиция Берковича, посланная к берегам Каспийского моря за несколько лет перед началом Персидского похода, потерпела страшное поражение.
Коварные шахи и ханы посоветовали Берковичу разместить своих солдат в нескольких деревнях: дескать, кормить и содержать будет легче.
Беркович поверил на слово льстивым местным бекам, так и сделал.
И поплатился за своё легковерие: поодиночке вырезали лезгины и шемахинцы всех солдат, и экспедиция Берковича перестала существовать.
Поводом к этой экспедиции было нападение на Шемаху лезгин, ограбивших и побивших прежде всего русских купцов, торговавших с Персией. Царь велел экспедиции привести в подданство хивинского и бухарского ханов и построить на побережье Каспийского моря крепости, чтобы неповадно было им нападать на русских торговцев, ввозивших в Россию шёлк-сырец, в обилии производившийся в Персии, Иране, Индии.
Регулярные сношения с этой восточной страной у России начали складываться только с 1566 года, ранее никакое посольство не было послано туда.
Государство Сефевидов, завоевавшее большую территорию, было лишь сборищем отдельных племён и народностей.
В начале XVII века шах Исмаил I объявил, что государственной религией на всей территории страны отныне будет шиизм, и начал собирать под религиозные знамёна своих подданных.
Но рядом была сильнейшая Османская империя, к тому времени уже сильно укрепившаяся, и оттого все годы правления Исмаила, а потом ещё целое столетие внутренние распри, невзгоды и лишения из-за бесконечных нападений турок, а также узбекских и хивинских ханов не давали государству как следует встать на ноги.
Турция стояла на страже своих интересов — не дать России укрепиться на побережье Каспийского моря, закрыть пути вывоза шёлка-сырца из Персии, разорить древний город на Волге — Астрахань.
В 1586 году к русскому царю обратился шах Султан Мохаммед:
«Чтобы был русский царь с ним в дружбе и любви, как были их деды, и отцы, и прадеды, чтоб в соединенье стоял бы против всех недрузей заодин и на вопчего врага, на турского салтана, дал в помочь своих ратных людей с вогненным боем, а ему бы царским вспоможением свои города назад достать, а достав, города Дербент и Баку государю поступиться...»
Но тогда из этой затеи не вышло ничего: едва посол прибыл в Москву, как сын Мохаммеда убил своего отца, сел на персидский престол и на все письма из Москвы даже не ответил...
Теперь, почти через два века, вспомнил Пётр о тех переговорах, искал подходящий повод, чтобы твёрдой ногой ступить на берег Каспийского моря и больше уже не уходить оттуда, грозя Турции и отводя её руку от драгоценного шёлка-сырца.