Мария Кантемир. Проклятие визиря - читать онлайн книгу. Автор: Зинаида Чиркова cтр.№ 22

Кантемир помолчал.

— Во всяком случае, султан наградил меня перстнем с большой бирюзой, — сообщил он.

— А камня подороже у него не нашлось? — ехидно спросил Пётр Андреевич.

Кантемир оглянулся по сторонам, словно бы призывая забывшегося хозяина к молчаливости, когда речь идёт о сильных мира сего.

— Ладно, болтливый старик разболтался и несёт всякую чушь, — ответил Толстой на эту предосторожность. — Но в моём доме если и есть уши, то они не знают итальянского...

Они, как всегда, разговаривали на итальянском.

— И что же? — поторопил Кантемира с рассказом Толстой.

— Я взял тамбур, ударил по струнам и спел свою песню. И назвал её «Турецкий марш».

Толстой заволновался.

— Непременно, непременно спойте её мне, я хочу тоже услышать, уважьте больного старика...

— Опять вы за свои жалобы, — улыбнулся Кантемир. — Так и быть, спою. Но у вас же нет тамбура?

— А янычары мои на что? — спохватился Толстой.

Он постучал по столу, и тут же из-за дверной портьеры показался лакей.

— Живо одолжи у наших стражей тамбур и принеси сюда, — велел Толстой. — А вы рассказывайте дальше, как было дело.

— Да нечего и рассказывать, — пожал плечами Кантемир, — просто султан объявил мою песню государственной песней, военным походным маршем, и приказал всем солдатам разучить её. Завтра я поеду в полки янычар распространять мою песню...

— Значит, нечто вроде гимна, — изумлённо пробормотал Толстой.

— Как будто так, — вновь улыбнулся Кантемир.

Толстой взволнованно глядел на своего молодого друга.

— Мало того, что книжки пишешь, — бормотал он, — так ещё и государственные гимны сочиняешь... Постой, как это называется? Хоть и читал я его, да латынь с трудом разбираю...

— Да будет расхваливать меня, — удержал его Кантемир. — Лучше послушайте.

Андрей уже принёс тамбур — род небольшого бубна, обтянутый кожей с обеих концов.

Пробуя звук, Кантемир ударил по прозрачной, тонкой коже тамбура. Протяжный чистый звук разнёсся по комнате.

Кантемир выбил на коже целую дробь тягучих звуков. И почудилось Толстому, что бесчисленная турецкая рать идёт на Русь. Он хорошо помнил эти звуки, рождающиеся в войсках турок, когда они сидели в осаде в Азове и пели свои заунывные тягостные песни...

Но пронёсшаяся дробь сменилась чистым ясным голосом Кантемира, и под эту барабанную дробь, под воинственные и чёткие звуки он запел воинственную и красивую песню, мужественную и бодрую. Неслись и неслись звуки, и Толстому уже казалось, что всё поле перед русскими палатками заполнено бесчисленными палатками турок, их боевым кличем и дикими бессмысленными звуками.

Да, песня действительно была хороша, рождала в душе гордость и мужество, и даже слова песни, лишь изредка перемежавшие барабанную дробь тамбура, были под стать схватке воинов, их неудержимой отваге, боевому мастерству и стремлению победить.

Когда Кантемир закончил петь и в комнате пронёсся последний протяжный звук теперь уже государственного турецкого гимна, Толстой подумал, почему до сих пор нет в русских войсках такого же гимна, зовущего к отваге и победе.

— Сильная песня, — только и сказал он. — И как ты, молдаванин по рождению, сумел так уловить турецкий дух, эту страсть к схваткам и битвам, как смог передать всё это в такой коротенькой песне?

— Да, по рождению я молдаванин, — грустно улыбнулся Кантемир, — но с одиннадцати лет я изучаю эту страну, люблю её, как свою собственную, уважаю её народ, как свой собственный, хотя и страдаю за мою нищую покорённую отчизну... — Он горестно поник головой. — Я только что вернулся из поездки в Яссы. Мой старший брат Антиох стал господарем Молдавии, я же его полномочным представителем в Стамбуле. Но Боже ты мой, как же унижена и растоптана моя страна, какой нищетой и ужасом покорения веет от неё! И не радуют её прекрасные зелёные мягкие холмы, когда видишь на дорогах сотни детей, оставшихся без родителей, угнанных в рабство, когда на этих зелёных холмах лишь разорение и позор...

Он замолчал. Да, Толстой тоже видел нищету и разорённость Молдавии, когда проехал по ней, видел, как уныло и устало её прекрасное лицо...

— Наверное, мой брат недолго будет господарем, — печально продолжил Кантемир. — Чтобы собрать бир, налог на господарский трон, заплатить выкуп, надобно быть совсем уж зверем, обирать и без того разорённых крестьян. А мой брат не таков, сердце у него доброе и милостивое...

Толстой сочувственно молчал, понимая, что Кантемиру не с кем больше говорить на такие темы.

— Последний господарь, Михай Раковицэ, ввёл даже налог на коров, и тогда вовсе уж застонали молдавские крестьяне — начали резать своих кормилиц, потому что больше платить нечем. Порезанную скотину не вернёшь, и хоть брат тотчас отменил этот налог, да сколько ещё лет надо, чтобы выросла новая и хоть какая кормилица была у крестьянской семьи...

Он снова поник головой, вспоминая своё недавнее путешествие в Яссы, толпы нищих на церковных папертях, почернелые, словно неживые, лица работников земли, не могущих прокормить самих себя, банды озверелых гайдуков, бегущих в леса, чтобы скрыться от этих невыносимых условий жизни и так же грабить, как грабили все те, кто стоит выше...

Кантемир больше ничего не сказал. Что толку жаловаться, стенать, если ничем не можешь помочь своей родине?

Он только знал, что, если когда-нибудь доведётся ему стать у кормила власти в родной своей Молдавии, он придумает какой-то выход из этого ига, из положения, крайней бедности и нужды, которым тяготилась вся его страна.

Когда Кантемир ушёл, Толстой ещё долго был во власти тех мыслей, что одолевали и молодого дипломата, и Константина Дуки, у которого Пётр Андреевич был в гостях в Яссах и который познакомил его с плачевной участью своей страны, стонущей под игом Турецкой империи, просил его поговорить с русским царём, чтобы тот принял в своё подданство Молдавию, чтобы избавил православных христиан от злой участи быть порабощёнными османами.

Но что он, Толстой, мог ему тогда ответить? Он, который ехал в Турцию с самой миролюбивой миссией и чьей главной задачей тогда было не допустить войны с Турцией?

Едва он подумал об этом, как мысли его сразу перескочили на день сегодняшний. Значит, подействовало его сообщение, мать султана всё сразу поняла, втолковала своему молодому сыну, что зреет заговор, что Далтабан стоит во главе его, что армия для похода на Крым нужна лишь для соединения с крымчаками и, вернувшись, свергнет его с трона.

Толстой едва не запрыгал от радости. Затея его удалась, его интрига привела к тому, что источник опасности для России устранён. Теперь уже нет великого визиря, который готовился к войне с русскими, поминутно поминал позор Азова и готовность отобрать его у России. Нет Далтабана — нет и войны.