Мария Кантемир. Проклятие визиря - читать онлайн книгу. Автор: Зинаида Чиркова cтр.№ 111

Что ж, переселяться так переселяться — назначил государь ей проживание в Петербурге, сколь ни дорога, ни холодна там жизнь, а придётся покориться. Так не хотелось ей ехать в Петербург, что она всё лето откладывала отъезд и лишь в начале осени собралась...

Дом в Петербурге уже был приготовлен заботливыми слугами к приезду семьи, и Мария с удовольствием осматривала тёплые и светлые комнаты, хорошенькую ученическую, привольную кухню, где жарко горели начищенные днища медных сковород и кастрюль, как и в Москве развешанных по стенам возле большого очага.

И мельком неожиданно увидела чьё-то лицо в дне кастрюли — яркое, смелое, вызывающее, оно словно бы напоминало собой кого-то. Слегка искажённое изображение пропало, едва она отошла от кастрюли, и Мария вдруг поняла, что это она сама, что она похорошела и что теперь уже стоит посмотреться в зеркало.

Долго вглядывалась княжна в своё отражение на гладком поле зеркала — неужели это с снова она, свежая, сияющая, смугловато-розовая, с весёлыми зелёными глазами, с пунцовыми, прихотливо изогнутыми губами? Где же тёмные пятна на щеках, где синие круги под глазами, где побледневшие губы и морщинки около рта?

Ничего этого не было — на неё смотрела спокойная красавица с роскошными локонами, выбивающимися из-под всегдашнего чепчика, с тёмными полукружиями бровей, вздымающихся над яркими зелёными глазами.

Мария не узнавала себя и то смеялась, то строила рожи своему отражению — не могла поверить, что опять стала той же красавицей, что и была три года назад.

И она распахнула окна в своём петербургском доме — хоть и пришла осень, и в самом разгаре листопад, и жёлтые листья падают в её открытое и продуваемое холодным ветром окно, но ей казалось, что снова наступила весна, что не зимняя скучная пора грядёт за этим жёлтым листопадом, а цветущее лето с яркими головками синих васильков и качающимися тонкими стебельками лютиков...

В душе её впервые за долгое время поселились покой, мир, она теперь жила в ладу с самой собой, старалась не вспоминать о вещах, для неё ушедших в даль времён, — о своей любви, о своём погибшем сыне и умершем отце, — она вновь стала весела и нарядна...

Однажды утром, широко распахнув окно, хоть и дул в него сильный северный ветер, княжна услышала равнодушные громкие слова глашатая, читавшего какой-то царский указ.

Едва разбирая слова, она высунулась из окна подальше и начала напряжённо вслушиваться в слова манифеста:

«1724 года, в пятнадцатый день, по указу Его Величества и Самодержца Императора Всероссийского объявляется во всенародное ведение: завтра, то есть 16-го числа сего ноября, в 10-м часу пред полуднем, будет на Троицкой площади экзекуция бывшему камергеру Виллиму Монсу, да сестре его Балкше, да подьячему Столетову Егору, камер-лакею Ивану Балакиреву — за их плутовство такое: что Монс, и его сестра, и Егор Столетов, будучи при дворе его величества, вступали в дела, противные указам Его Величества, не по своему чину укрывали винных плутов от обличения вин их и брали за то великие взятки — и Балакирев в том Монсу и прочим служил. А подлинное описание вин их будет объявлено при экзекуции...»

«Боже мой, — подумалось Марии, — я ведь знаю этого Монса, щёголь и фат, ещё спорила с ним в оценке литературных опусов европейских, и вот будет экзекуция». В чём провинился этот изящный дамский сердцеед? Она и сама получила от него нежную цидулку, написанную латинскими буквами, но русскими словами, и долго хохотала над ней, так и не ответив изящному поклоннику...

И тут же решила: надо пойти поглядеть на этого тощего франта, увидеть, как судьба распоряжается людьми...

Утром, едва только рассвело, она в сопровождении двух слуг отправилась на Троицкую площадь и безмерно удивилась: вся площадь была заполнена народом, её коляска не могла проехать, ей пришлось спуститься и прокладывать себе дорогу в толпе с помощью слуг.

Однако она пробралась возможно ближе к эшафоту, уже сооружённому на Троицкой площади. Высокий помост открывал собравшимся страшное зрелище палача-ката в красной, словно факел, рубахе, с острым топором за поясом, расхаживавшего по эшафоту. Тут же примостились трое его помощников, вытягивая из чана с солёной водой длинные заскорузлые кнуты, пропуская их ремни сквозь пальцы и стряхивая капли солёной воды прямо на помост.

Они горделиво выставляли себя напоказ — это был час их торжества, их работы, ими любовался и их страшился весь народ, собравшийся в такой ранний час на площади.

У края эшафота вытянулся длинный толстый шест с заострённым концом — на этот шест взденут голову казнённого, и она много месяцев будет пугать горожан.

Мария стояла долго и уже приготовилась к тому, чтобы покинуть эту площадь, и даже ругала себя: зачем пошла, стой вот теперь среди черни, среди грубых и любопытствующих людей, которым не в диковину эти мрачные зрелища.

Но раздались крики, всадники на конях замаячили в толпе, разгоняя её кнутами, и развалюха телега стала пробираться к месту казни. На скамейке посреди телеги сидел человек в нагольном тулупе, с обнажённой головой, он не смотрел на толпу, на эшафот и словно бы уже умер — настолько равнодушными были его взгляд и лицо.

Мария узнала Монса, но это было не напомаженное и надушенное лицо щёголя и франта, теперь это был измождённый и бледный лик мученика, прошедшего через все мыслимые унижения.

Она ахнула — нет, это вовсе не тот Монс, который написал ей любовную цидулку по-латыни, но русскими словами, не тот, кто сочинял стихи, не тот, кто безумно нравился всем дамам.

И Мария снова попыталась было уйти, но толпа так сдавила её и её слуг, что они не смогли выбраться и вынуждены были просмотреть всю церемонию экзекуции.

Следом за Монсом ехала такая же телега, в которой сидела простоволосая, в рваной шубейке всесильная Матрёна Балк, а за ней пешком шли ещё двое. Их Мария не знала...

Медленно, едва переставляя ноги, поднялся бывший камергер на высокий помост, следом взобрался протестантский пастор, отпустил ему грехи, перекрестил его и предоставил палачу делать своё дело.

Палач играючи подошёл к Монсу, когда тот передавал пастору последний подарок — драгоценные часы с бриллиантовым портретом Екатерины. Палач недовольно покосился на часы: не ему достались, а этому чёрному пастору, не нашей всё-таки веры...

Он сбросил нагольный тулуп с плеч Монса, и тот предстал перед толпой в длинной белой полотняной рубахе без воротника.

Телега с Матрёной Балк и двумя привязанными сзади осуждёнными остановилась перед самым помостом, и только тут узнала Мария, что вменялось в вину Монсу и его сообщникам. Монс руководил Вотчинной канцелярией, получал несметные богатства для неё и часть их утаивал, они растворялись в его бездонном кармане. Перечислялись взятки и казнокрадство, назывались такие суммы, что толпа заволновалась: она уже теперь жаждала сама расправиться с этими лихоимцами — на Руси никогда не любили богатых, а уж богатых за счёт их, бедных, вдвойне...

Царский указ вместе с судебным приговором был зачитан громко, и толпа внимала каждому слову.