– Носилки!
Пока Беликова грузили на носилки, Рита, вцепившись в зеленый рукав, отволокла медичку в угол и требовательно спросила:
– Что с ним?
Та повела полными округлыми плечами:
– Острая сердечная недостаточность. Причину пока установить невозможно. В больнице проведут все анализы.
Рита, кивнув, двинулась вслед за носилками, которые дюжие санитары уже выносили из зала.
На улице ветер взметал сухие осенние листья. Сыпал злой колючий ноябрьский снег – не задерживаясь на земле, лишь яростно хлеща деревья, дома, стекла, автобусные остановки, машины и лица прохожих. Машина «Скорой помощи» стояла у подъезда. Глухо ворчал заведенный мотор, мутную снежную темень взрезывали синие и красные вспышки мигалки.
Уже у самой машины Левка вдруг потянулся с носилок и ухватил Риту за запястье. От укола ему, кажется, стало лучше, синюшная бледность слегка отступила, дыхание не полностью, но немного выровнялось.
– Гретхен, не вздумай тащиться со мной в больницу, слышишь? – распорядился он. – У тебя что там после конфы намечалось – ужин и шампанское? Вот и дуй туда!
– Заткнись, умник, а? – попыталась возразить она.
– И не подумаю! Давай проваливай отсюда, топай на ужин! Я не знаю, что мне такое вкололи, но имею сильное подозрение, что, если прямо сейчас засну, сны мне приснятся совершенно психоделические. Так что не вздумай сломать мне кайф, бродя вокруг кровати и вздыхая, как больной слон. Ясно? Все равно ничего интересного тебе сегодня эскулапы не скажут. Так сделаешь хоть одно полезное дело – увезешь домой мое пальто, а то в этом вертепе кто-нибудь его сопрет, как пить дать. Ты меня поняла?
– Поняла, – кивнула Рита.
Если Левка по какой-то причине хочет поехать в больницу один, ну что ж, значит, она должна принять его решение. Она и сама не терпит навязчивой жалости.
– Я поняла, – кивнула она, – я завтра приеду, хорошо?
Левка опустил веки в знак согласия, и Рита, быстро наклонившись, поцеловала его во все еще влажный от пота висок.
– Слышь ты, придурок, если ты кони двинешь, мне будет… неприятно, – шепнула она.
– Не дождешься! – прошептал в ответ Левка.
На следующий день, когда Рита приехала в больницу, в коридоре ее встретила Левкина мать. Рита, конечно же, была знакома с ней, хотя встречаться им доводилось, к счастью, не так уж часто. Левкина мать, Светлана Васильевна, вечно замотанная в какие-то бесцветные, бесформенные хламиды, подметающие подолом мостовую, в неизменном платке, из-под которого хмуро смотрели синие, как у Левки, глаза, давно уже осознала, что сын ее – закоренелый грешник. Однако, видимо, чувствуя себя в некоторой степени миссионером, женщина продолжала регулярно, с интервалом в несколько месяцев, являться в квартиру сына, вести с ним душеспасительные беседы, а если Беликова не удавалось застать дома, оставляла под дверью целый ворох религиозных брошюрок.
По неизвестной причине Риту она ненавидела всей душой и считала этаким бесом, совратившим ее мальчика с пути истинного. Что было тем более странно, если учесть, что к греху, который больше всего заботил Левкину мать – греху мужеложества, – Рита склонить Левку уж никак не могла.
Увидев в больничном коридоре, среди снующих туда-сюда медсестер в белых халатах и голубых костюмах, одиноко притулившуюся на стуле Светлану Васильевну, Рита на мгновение замедлила шаг, борясь с ребяческим желанием немедленно сбежать и вернуться, когда это унылое изваяние в неопределенного цвета длиннющей юбке скроется с горизонта. Однако было уже поздно, Беликова-старшая ее заметила.
Она вперила в Риту взгляд покрасневших глаз, выставила вперед дрожащий узловатый палец и дребезжащим голосом провозгласила:
– Ты!
– Я, – согласилась Рита, пытаясь бочком протиснуться мимо женщины в Левкину палату.
Получать внеочередную проповедь в провонявшем хлоркой больничном коридоре ей совсем не хотелось.
– Глаза твои бесстыжие, – выплюнула Левкина мать, напирая на Риту грудью. – Как тебе не совестно жить после того, что ты сделала с моим мальчиком! Шалава подзаборная! Сволочь!
– Эээ… – протянула Рита. – Светлана Васильевна, я, конечно, человек не воцерковленный, но мне кажется, в вашей религии что-то такое было про любовь к ближнему, нет?
Тетка замотала головой, не слушая. Из-под платка выбились пряди светлых, с заметной сединой волос.
– Я говорила вам! Я предупреждала! Не боитесь вы кары божьей! Живете блудно, во грехе. И вот… – она махнула рукой в сторону белой двери, за которой, по-видимому, скрывался Левка. – Дождались! Дождались, проклятые!
Женщина вдруг всхлипнула и тоненько завыла на одной ноте. Рита с каким-то вялым ужасом смотрела, как вскипают под ее покрасневшими веками слезы, затуманивают глубокий синий цвет глаз, а затем сбегают вниз по щекам, по подбородку, туда, где топорщится тугой узел темно-синего платка.
– Светлана Васильевна… – пробормотала она. – Что с Левой? Он…
– СПИД у твоего Левы! – подавившись рыданиями, рявкнула вдруг Левкина мать. – Вот, анализы пришли час назад. Сейчас сказали, будут в другую больницу переводить, на Соколиную Гору. А я говорила, я говорила, что этим кончится… Господь, он все видит! Ох, Левушка, мальчик мой…
Она рухнула обратно на стул и затряслась, уткнувшись лицом в стиснутые кулаки.
Рита с минуту постояла молча, осознавая услышанное. В первые секунды ее почти опрокинул мелкий эгоистический страх. СПИД… Она столько лет практически жила с Левкой, пользовалась одной посудой, иногда даже пила с ним из одной чашки. Могла ли она заразиться? Как давно он болен? Наверное, давно, раз болезнь успела так спрогрессировать. Этот гребаный Артур, должно быть, был ВИЧ-инфицирован с самого начала, еще до знакомства с Беликовым. А Левка заразился от него еще тогда, когда они все втроем жили в квартире на Пятницкой. Господи, в тот день, когда она умоляла Левку дать ей дозу, а он отказал ей, он, получается, спас ей жизнь, сам того не осознавая.
Ладно, это все потом. Потом она сделает анализ и убедится, что она здорова. Должна быть здорова. А сейчас главное – Левка.
Рита осторожно обошла Светлану Васильевну и толкнула дверь в Левкину палату.
Она хорошо запомнила эти несколько секунд. Скрип полиэтиленовых бахил, которые ее заставили натянуть на ботинки в гардеробе. Металлическую гладкость дверной ручки под пальцами. Кисловатый запах дезинфекции. Запомнила, как Левка, распростертый на кровати, поднял на нее глаза. Какое перевернутое, вмиг постаревшее было у него лицо. Господи, он же похож на потерявшегося ребенка, на маленького мальчика, которому смертельно страшно. Какие у него беспомощные глаза – и как это она раньше не замечала? И пальцы, тонкие, бледные, гибкие пальцы – наследство бабки-скульптора, – до боли вцепившиеся в край простыни.
Так было только в первую секунду. Уже через мгновение Левка изобразил бледными губами обычную свою глумливую ухмылку и произнес: