Марат протянул ей пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. И старуха, сладко затянувшись «Житаном», поначалу закашлялась, а затем испытующе посмотрела на Риту:
– Что, Маргарита, говорила я тебе когда-то, что жертвенность – не твоя черта. Не захотела слушать? Никогда вы стариков не слушаете. А теперь как считаешь, кто из нас с тобой был прав, ты или я?
– Не знаю, Эсфирь Леонидовна. Правда, не знаю, – глухо отозвалась Рита и вдруг, закрыв лицо ладонями, заплакала.
– Ну-ну, – прогудела Розенфельдиха, опустив здоровенную морщинистую лапищу ей на плечо. – Все еще ничего, правда? Жить еще можно…
Марат вдруг, сухо откашлявшись, сказал хрипло, словно продираясь сквозь застрявший в горле комок:
– Эсфирь Леонидовна, а мы во Францию едем. Хотите с нами?
И старуха, сипло рассмеявшись, отозвалась:
– Ибрагимов, иди в жопу!