Пожалуйста, только живи! - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Карпович cтр.№ 103

На церемонию прощания почти никто не пришел. Так, несколько человек из всего огромного сонма Левкиных друзей, знакомых, приятелей и коллег, сумевших выделить время, чтобы приехать на похороны. Черт его знает, чего боялись все остальные. Вряд ли – заразиться СПИДом во время последнего ритуального поцелуя каменно-холодного лба. Скорее, не хотели иметь ничего общего с этим неприятным, нарушающим их благостное благополучие событием. Вот так сгореть за несколько лет от неизлечимой болезни в расцвете жизни и карьеры? Нет, с ними такого никогда не случится, а значит, даже и хоть как-то соприкасаться с этим – совершенно лишнее.

Виктору Терновскому, многолетнему Левкиному любовнику, оставленному ради гребаного Артура, Рита позвонила из больницы, сообщила о смерти Беликова. Тот долго судорожно кашлял, потом буркнул:

– Похороны через три дня? Я не смогу… Занят. Очень занят.

Затем Рита услышала в трубке сухие сдавленные рыдания и нажала отбой. В крематории Виктор так и не появился.

Хилые гвоздики, омерзительно розовые пластиковые розы в растрепанном венке, увитом траурными лентами. Левка бы, глядя на это, скривился, как от кислятины. Он не терпел безвкусицы. Только ради него Рита, все последние дни занятая организацией церемонии прощания, заказом места в колумбарии, оплатой услуг крематория, нашла в себе силы облачиться в черное платье, простое и элегантное, туфли, пальто, шарф. И сейчас, стоя над гробом, думала, что Левке бы понравилось, как она выглядит. Он бы сказал:

– Гретхен, тебе эта траурная канитель очень к лицу. Этакая демоническая вдовушка!

Она была уверена, окажись Левка в какой-то безумной фантасмагорической реальности на собственных похоронах, он бы и тут постоянно шутил и смеялся.

Всей организацией пришлось заниматься ей. Светлана Владимировна, Левкина мать, услышав от живого еще Левки пожелания никаких панихид и отпеваний по нему не устраивать, а попросту сжечь бренное тело, заявила, что пойти на это не может и в таком случае вместо этаких безбожных похорон отправится прямиком в церковь замаливать грехи сына. Так что все заботы легли на Ритины плечи.

С организацией церемонии и местом в колумбарии неожиданно помог Дроныч, тот самый Аниськин кореш, незаменимый человек, с которым когда-то свел ее Марат. Дроныч за это время успел вырасти до директора кладбища, растаманский прикид сменил на официальный костюм, но философского отношения к вопросам жизни и смерти так и не утратил.

– Йоу, сестричка, – приветствовал он ее, поднимаясь из-за массивного стола в погребальной конторе. – Помню тебя. Что у тебя? Опять кого-нибудь вторым дном нужно укатать? Оу, на этот раз все официально? Сделаем в лучшем виде, донт ворри, так, чтоб и покойничек, упокой господи, был доволен. Ты не плачь, сестричка, не надо! Что есть жизнь? Что смерть? Все сон, фикция. Не плачь, женщина, не роняй слезы, я говорю – все будет хорошо!

И Дроныч, которого именовали теперь Андрей Сергеевич, уплыл своей расслабленной походкой, покачивая объемистым животом. Но не обманул, нет. Действительно, организовал все в лучшем виде: церемонию, цветы, ячейку в кладбищенской стене.

Служительница крематория зачитала короткий некролог, заглядывая в распечатанный текст поверх очков. Наступило время для прощания. Рита подошла к гробу последней. Наклонившись, коснулась губами Левкиного холодного лба. Господи, сколько раз в своей жизни она делала это! Неужели это – последний? И больше никогда…

Она нашла в себе силы отступить, отойти в сторону. Траурная музыка заиграла чуть громче, должно быть, чтобы заглушить скрип приведенного в движение механизма. Позади открылись металлические двери, и гроб медленно поплыл туда, в недра крематория, где Левкино тело будет предано огню.

Вот и все. Конец.

Искупляющий огонь.

Прах ты есть и в прах обратишься.

Металлические створки задвинулись за гробом, и все было кончено.

Рита вышла на улицу. Стая ворон, сорвавшись с ограды крематория, закружила в сером весеннем небе, хрипло каркая.

Теперь, когда все завершилось, Рита смотрела на кружившихся в небе птиц и удивлялась тому, что почти ничего не чувствует. Казалось, внутри все просто онемело, сердце сделалось тяжелым и неповоротливым, как будто до краев налилось кровью и ждало малейшего толчка, чтобы пролиться, выплеснуться до донышка.

В кармане пальто завибрировал мобильник. Рита, поморщившись, отступила от Левкиных знакомых, вышедших на крыльцо после церемонии, и вполголоса сказала в трубку:

– Алло!

– Маргарита Александровна, – зачастила Инга. – Я по поводу премьеры. Вы будете? Мне нужно уточнить несколько вопросов…

– Инга, я сейчас не могу говорить. Перезвоню позже. На премьере я буду, – ответила Рита и сбросила звонок.

Премьера «Приказано – забыть» должна была состояться через три дня. Левка не дожил совсем чуть-чуть.

Поминок не было. Да и какой смысл организовывать их для трех с половиной человек, явившихся на похороны. Еще в зале прощания быстро выпили по рюмке и разошлись в разные стороны, передергивая плечами на промозглом весеннем ветру. Рита еще несколько минут постояла во дворе кирпичного здания. Потом нужно будет провести захоронение в стене. Через месяц, когда выдадут урну с прахом.

Она шмыгнула носом и прикусила костяшки пальцев. Левка бы сейчас сказал:

– Не разводи сырость, Гретхен!

Гретхен… Больше никто ее так не назовет…

Мобильник звонил еще дважды. Рита знала, что нужно ответить на Ингины вопросы и дать бедной задерганной тетке свалить хотя бы это дело с плеч. Но у нее сейчас просто не было сил разговаривать. За все эти месяцы бессмысленной, заранее проигранной борьбы против беспощадной Левкиной болезни она совсем обессилела, высохла, растеряла свою непобедимую, как когда-то казалось, волю к жизни. Не осталось ни чувств, ни желаний. Она не помнила даже, когда ела в последний раз. Хотелось лишь одного – добраться побыстрее до заветного бюста – так все-таки Моцарт или Робеспьер? – вытащить пачку таблеток – Левке они все равно больше не понадобятся, чем-нибудь по-быстрому их запить и повалиться на кровать, лицом к стене.

Но возвращаться в пустую квартиру было страшно. Только представить, как будут в тишине таращиться на нее каменные идолы! Она немедленно сойдет с ума, в одну секунду.

Какая нелепая, ненужная, чужая получилась жизнь. Она прожила ее бездумно и безалаберно, словно это был лишь некий тестовый вариант, на котором можно испробовать все, наляпать ошибок, а затем переписать все набело. Рассматривала свою жизнь как некое художественное полотно, на котором изобразить можно что угодно – лишь бы ярче, точнее, образнее. Да, она не умела писать розовые умиротворяющие сказки, сладкие мелодрамы, где оканчивается все перезвоном свадебных колоколов. Могла писать лишь о том, что увидела и прочувствовала. И словно специально выворачивала свою судьбу так, чтобы иметь больше драматического материала для творчества. Что, если бы… если бы внутри у нее не жила эта неиссякаемая жажда к бумагомарательству, если бы внутри не рождались строчки, – властно требующие выхода строчки, – удалось бы ей прожить жизнь по-другому? Этого она знать не могла.