Любовь в ритме танго - читать онлайн книгу. Автор: Альмудена Грандес cтр.№ 86

Но в один прекрасный день я распрощалась с мечтой об идеале, поняла, что совершенства не существует, что есть только реальность, как стол в баре факультета, где я сидела, положив голову между чашкой кофе с молоком и рюмкой коньяку. Мои подруги внимательно слушали рассказ некоей бледной, нежной и несчастной нимфы: томный взгляд, груди-точечки, узкие бедра — такой мне никогда не стать. Она перевелась в нашу группу, чтобы закончить обучение, из какого-то неизвестного провинциального университета.

Ему было около сорока лет. Средней комплекции, в лице ничего экстраординарного, но все же он вызывал восхищение. Он одевался по-британски элегантно, но без налета чопорности, внося в свой костюм какое-то южное веяние: желтые перчатки, красная оправа очков, большое позолоченное кольцо, в котором блестел фальшивый камень овальной формы, вычурный галстук. Он был профессором французской литературы. Я никогда не ходила на его лекции, а он никогда мне их не читал, но каким-то образом мы были знакомы, он знал обо мне, а я о нем. Однажды утром он решил сесть вместе с нами позавтракать, потому что накануне мы ехали в одном автобусе. Он уселся между юными студентами и попал в самый центр волосатых левых экстремистов. Я осталась стоять у стойки бара, но была так близко к ним, что слышала весь разговор, хотя вовсе не хотела делать этого.

— Верно, многое мне трудно далось, — говорил профессор, — ситуация сильно изменилась. Представьте себе, я не хочу круглый год работать профессором. Но все же профессора следует уважать, ведь ему многое нужно пережить, о многом написать, прежде чем получить возможность занять это место! В свое время я тоже писал много разных вещей… Нам надо говорить тише, с последнего ряда…

Все, кроме меня, рассмеялись. Профессор посмотрел в мою сторону, и с этого момента у меня появилось ощущение, что ораторствовал он только для меня, а каждое его слово возвращало в удушливую атмосферу автобуса.

— Так что не было ничего необычного в том, чтобы привязаться к мальчикам, и я тоже не имел ничего против этого. Но все же, хотя мне это казалось невероятным, пару-тройку раз, неважно, я отправлялся в постель с женщинами, но, по правде говоря, мне не поправилось. Это было похоже на то, как если пьешь воду из унитаза. — Я опустила глаза, улыбаясь, но он отрицал само намерение ответить на мою улыбку и продолжал говорить. — Да, я был очень прогрессивным, конечно, я выступал за раскрепощение женщин и все такое, воевал за демократический оргазм, и они это знали, несомненно, они были моими подругами. В общем мы разделись, начали кувыркаться в кровати, целоваться и ласкать друг друга, а они говорили: «Пальцем, пальцем, следуй за пальцем…» Итак, через минуту я уже сидел на кровати, двигая пальцем, и старался понять, какая радость искать Бодлера в этой дуре…

Смех его учеников смял эхо последних слов. Я тоже смеялась и смотрела на профессора. Мне хотелось встретиться с ним глазами, потому что последний фрагмент его речи меня задел.

— Возможно, я не был справедлив. Думаю, что это была судьба. Девушка просто не заслуживала меня. Я хочу сказать, что Бодлер определенно не слушал бы сосредотачивать все свое внимание на пальце.

Месяцы спустя я, согнувшись, сидела за столом в баре, не обращая внимания на стоящую рядом дымящуюся тарелку и не желая подносить к губам ее содержимое. Профессор смотрел на меня, улыбался, кивал, пока я слушала, заражая невыразимым отвращением к некой девушке, и искал ответ в литературе, в ее метафоричности. Литература была для него отдушиной, к которой он обращался после долгих часов пустых разговоров, дискуссий, обдумываний, прикосновений, объятий и страданий. Думаю, страданий было больше всего. Я не была готова принять участие в их разговорах. Мариана слушала его с бесконечным вниманием, осторожно кивая головой, как будто понимала все, о чем он говорил. Возможно, она действительно понимала, все мои подруги понимали этот сорт вещей. Я чувствовала себя неловко, мне казалось, что я сама виновата в своей застенчивости и в том, что не была готова принять ход мыслей этого человека. Как позже оказалось, наши рассуждения во многом совпадали, хотя ничего для этого мы не делали, никаких усилий к пониманию друг друга не прикладывали. Однажды профессор сказал мне об этом так:

— Истина в том, что ты больше, чем женщина.

Сердце в моей груди чуть не разорвалось, я бросила взгляд, чтобы разглядеть блеск интереса в его глазах, изучавших меня с большим вниманием. Я даже испытала некоторую гордость, оттого что снискала внимание этого человека.

— Больше, чем просто женщина, — сказал он, опуская глаза. — Больше, чем женщина, проклятая…

В этот раз его слова не задели меня за живое. Что он может знать, сказала я себе, однако, он знал больше меня. Прошло немного времени, и я смогла убедиться, что профессор был прав. Больше, чем женщина, да, больше, гораздо больше.

* * *

Он носил белое пальто, какие носят киношные герои, — с широченными развевающимися полами и поясом, завязанным на узел, пряжка из коричневого пластика болталась за ненадобностью в воздухе. Тот вечер был пасмурным, но тем не менее солнечные очки с дымчатыми стеклами скрывали его жалкие, маленькие узкие глазки, и это разбудило во мне нездоровое любопытство. Я смотрела на него только потому, что он был самым уродливым мужчиной, с которым я когда-либо сталкивалась. Его кожа была какой-то мятой, в рубчиках, губы поджаты в саркастической усмешке, волосы на макушке особой пышностью и богатством не отличались. Я смотрела на него, чтобы решить, слепой он или нет, а я это подозревала с самого начала. Прошло мгновение, и я поняла, что у него отличное зрение, но, несмотря на это, продолжала заинтересованно его разглядывать, словно смотрела на пламя или морские волны, не зная точно, что в них ищу. Его уродство казалось мне все более чарующим. Он держался со мной запросто с самого начала нашего знакомства. Теперь он выдержал мой взгляд со всей твердостью, что заставило меня покраснеть. Я постаралась больше не смотреть на него, но продолжала наблюдать краем глаза. Незнакомец поманил меня пальцем, желая, чтобы я сама к нему подошла. Рефлекторно я прижала указательный палец к груди, нахмурилась, пытаясь придумать какой-нибудь вопрос. Он улыбнулся и кивнул.

Пока я проходила те несколько метров, которые нас разделяли, я спросила себя, к какому типу мужчин он относится. В то время гетеросексуальное мужское население в тех местах, где я бывала, разделялось на три основных тина: безрассудные, болезненные и настоящие. Вторые были мужчинами только внешне. Во всем остальном они дополняли растения в интерьере, которыми украшали бары и дискотеки. У этих цветов не было больших требований, так как их редко кто поливал и ухаживал за ними. Эти парни всегда были одиночками, зимой и летом носили длинные шерстяные пальто, темные — черные или серые, — с поднятыми воротником и широким теплым мохеровым шарфом, в который укутывали свои тонкие шеи. Они входили группами по три или четыре человека, иногда в сопровождении какой-нибудь женщины, бывшей почти всегда старше их, но обычно очень элегантной. Эти парни не были гомосексуалистами. Они, тяжело ступая, томно глядели по сторонам и медленно проплывали вдоль столиков в поисках свободного места. Пили мало, в тишине качаясь на стульях, и чередовали выпивку с американским аспирином. Такого аспирина в Испании не было, хотя здесь хватало разных обезболивающих средств, но эти парни принимали только американский аспирин, который какой-то чувствительный и сострадательный друг привез специально из Нью-Йорка(!), а вовсе не из Арканзаса. Все они были, по сути, артистами, творческими личностями, с ними было трудно найти общий язык, они были в большинстве случаев дадаистами, подпав под деспотичное, магическое обаяние Уорхола. Когда они приходили по одному, иногда казались потерянными, но это случалось крайне редко. У каждой группы был свой лидер, диктатор, как правило, некий поседевший индивидуум, подавленный своим интеллектом. Этот человек был единственным, кто говорил, а его постоянные спутники слушали его с таким усердием, что какой-нибудь непонимающий наблюдатель мог подумать, что перед ним гениальный мыслитель, хотя тот был плохим поэтом, посредственным социологом или просто чокнутым болтуном, а иногда всем этим вместе. Иногда этот человек ничего не говорил, а лишь брал кофе в баре у Альгонкина и пытался возбудиться, глядя на фотографии Алисии Лиделл.