Жасминовый дым - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Гамаюнов cтр.№ 75

– Вы тут знакомьтесь, а я помогу Аське стол накрыть, – сказал отец, поднимаясь на крыльцо.

– Ну, здравствуй, племянник.

Человек в кителе протянул руку, мягко сжал мою ладонь, задержав в своей, смотрел, улыбаясь.

– Давненько я тебя не видел, ты уж взрослым сделался. В какой красоте вы тут живёте-то! – повёл он взглядом.

Вокруг – в нашем палисаднике и у соседей за забором – клубились белой кипенью вишнёвые и яблоневые деревья, гудели пчёлы в цветущих кронах, сияло бессарабское небо тёплой голубизной над просевшими камышовыми крышами, испятнанными налётом зелёного мха, а за ними, в низине, серебрилось окутанное дрожащей дымкой петлистое русло Днестра.

– Питерку-то не забыл? Степь ковыльную? Там сейчас тоже тепло, и жаворонки поют. А на пруды да речки уток налетела тьма… Ты, говорят, кроличье хозяйство ведёшь. Покажешь?

В сарае, разглядывая клетки, он одобрительно кивал, приговаривая:

– Смотри-ка, справная у тебя живность. Кукурузой кормишь? А клетки сам сколачивал? С отцом? Хорошо сделаны, по-нашему.

– У вас что, тоже кролики были?

– У нас-то? В Глотовке? Там, у Капитона Астафьевича, нашего деда, а твоего прадеда, чего только не было: дом на берегу Терешки, овцы, лошади, дощаник с неводом, земля своя.

– А отец говорил, что Капитон бедняком был.

– Бедняком? – гость усмехнулся, вздохнул сдержанно. – Да, и бедняком тоже однажды стал. В тридцатых, перед смертью, когда в колхоз всем велели вступать.

– А мой дед Афанасий почему оттуда уехал?

– Такая у него планида – в чужом краю век доживать.

И перевёл разговор на другое.

– Да, красиво здесь. У нас в Глотовке и в твоей Питерке поскромнее. Но и там – своя красота. Да ты должен помнить, тебе годочков пять было, когда вы в сорок пятом с матерью в Бессарабию уехали.

Что я помнил о Питерке? Широкие улицы, приземистые дома с прочными на окнах ставнями – их закрывали, когда начинались сильные степные ветра; посиделки у ворот в тихие летние вечера с тлеющими в горшках кизяками – их дым отгонял комаров; разнообразие живности – в каждом дворе коровы, овцы, гуси, козы, а у кого-то и верблюды; пересыхающую летом речку Малый Узень (он превращался в цепочку бочажков, кишащих рыбой) да ещё – непаханную ковыльную степь.

Здесь, в Молдавии, в правобережном селе Олонешты другая была картина: кудрявые виноградники на холмистых склонах, в широкой речной пойме – дикие сады и камышовые дебри (откуда весенними вечерами выкатывался и звучал ночь напролёт пронзительно стрекочущий лягушачий хор), а за Днестром, в синей равнинной дымке – огни украинских сёл.

Позвали нас в дом. Стол был накрыт в большой комнате. Пахло привезённым из Саратова балыком, нарезанным коричневато-золотистыми тонкими ломтиками. Завели патефон, но тут же и захлопнули – мешал разговаривать. Два брата с одинаковой сединой на висках сидели друг против друга. Отец – в клетчатой рубашке с распахнутым воротом, чуб взъерошен, глаза блестят. Дядя Володя – уже без кителя, в празднично-белой, жёстко накрахмаленной сорочке с приспущенным синим галстуком, улыбкой светится. Оба то пускались в воспоминания, то спорили по пустякам, то пели. Мама, в цветастой кофточке, сновала из кухни в комнату, приносила тарелки с пахучей мамалыгой и жареными баклажанами, пододвигая их гостю.

Но от еды без конца отвлекались – вспоминали родственников, имена которых я слышал впервые. Оказалось – где их у нас только нет; если по гостям пуститься, всю страну объездишь. Отец время от времени, я заметил, осаживал брата, косясь на меня, – мол, подробности потом, не загружай пионерскую голову лишней информацией. Догадывался я: скрывают что-то. Что?

Уже взрослым узнал я ту опасную тайну, что берегли от меня родители.

2

…А был мой прадед Капитон Астафьевич Гамаюнов в селе Глотовка в чине старосты, жил в большом бревенчатом доме, при нём – две коровы, отара овец, конюшня. Словом – богач. Старший сын Капитона – Афанасий (мой дед), обстоятельный и многодетный, пошёл «по церковной стезе». Младший Михаил (дед двоюродный) служил в Петербурге в лейб-гвардии, воевал в Первую германскую, но потом волею судеб тоже стал священнослужителем.

В мирные годы, съезжаясь в Глотовке, семейство Гамаюновых будоражило всё село. Вначале Капитоновы сыновья – Афанасий и Михаил, сопровождаемые роднёй и соседями, поднимались по дороге, круто вьющейся меж верблюжьих колючек, в гору, к церкви. Оттуда видны были рассыпанные внизу крепкие, обшитые тёсом избы, змеисто сверкавшая в ивовых кустах Терешка (приток Волги), а за ней – просторный луг и помещичья усадьба на взгорье, затенённая старыми липами.

Церковь по случаю приезда молодых Гамаюновых отпирал священник, отец Серафим (Гамаюнов), наш дальний родственник (он-то и пристрастил басистого Афанасия к церковной службе, сначала – псаломщиком, потом – дьячком, надоумив двигаться по этой стезе дальше). Там сыновья Капитона пели псалмы для набежавших в храм односельчан («Голосища у обоих такие мощные – свечи тухли!» – вспоминал дядя Володя), но то была лишь распевка. Затем все пёстрой вереницей спускались в село, к дому Капитона Астафьевича, где пелось другое – «Вечерний звон», «Скакал казак через долину», «Ревела буря…», и те, кто не поместился за накрытым в передней столом, сидели на брёвнах под распахнутыми окнами – слушали.

…Нет, невозможно было пионеру пятидесятых (полгода назад сочинявшему недоумённое письмо Сталину о нехватке в Олонештах хлеба, гвоздей и мыла – везде есть, судя по газетам, а здесь нет!), рассказать, не надорвав его психики, о том, как двоюродный его дед Михаил Капитонович, рослый красавец, капитан лейб-гвардии, оказавшийся перед революцией в охране императрицы-матери, в декабре семнадцатого вдруг явился в отцовский дом с отпоротыми погонами. Как потом он по совету старшего брата Афанасия пошёл служить в соседнюю церковь дьяконом, а затем был рукоположен. И три года спустя, услышав в толпе крикливого агитатора, призывавшего вступать в коммуну, неосторожно спросил, уравняют ли там, в коммуне, лентяев с трудолюбивыми. А наутро агитатора обнаружили убитым, виновников не нашли, но схватили батюшку Михаила, избив до крови «за подстрекательство», заперли в сарай, откуда он ночью, выломав подгнившие доски, бежал.

Гэпэушникам, не нашедшим его ни в Глотовке, у отца Капитона Астафьевича, ни в селе Синодском, у брата, Афанасий Капитонович, сердито зажав бороду в кулак, напомнил известную фразу из Священного Писания: «Не сторож я брату моему». Ему это аукнулось в конце двадцатых, когда его церковь со сбитым крестом была превращена в склад сельскохозяйственного инвентаря, а сам он (грамотных не хватало) пошёл служить в сельсовет писарем, надеясь: вблизи власти его, многодетного отца (четыре дочери и два сына) не тронут.

Тронули.

Пришла команда из волости об очередной «зачистке», Афанасий Гамаюнов оказался в списках. И бывший его прихожанин, теперь сельсоветовский охранник Сенька Рябой, вооружённый старенькой винтовкой, болтавшейся у него за спиной на верёвочной петле, повёл его за неимением транспорта пешком на волжскую пристань – сдавать конвою. А по дороге, после длинного разговора, отпустил, объяснив начальству, что будто стрелял вслед беглецу да промахнулся. В тридцатых это ему припомнили: в очередную кампанию борьбы с «врагами народа» Сенька Рябой попал в списки вредителей и сгинул в лагерях.