Жасминовый дым - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Гамаюнов cтр.№ 73

А следствие явно буксовало. Вёл его комиссар особых поручений при президиуме ДонЧеКа Иоффе. Он смог достаточно грамотно пересказать донос провокатора Скабиненко. Остальные участники чаепития у Миронова категорически отрицали даже попытку какой-либо подрывной работы. Наконец, делом заинтересовался сам Дзержинский. Известно, что по его распоряжению других мироновских «заговорщиков», содержавшихся почему-то во Владимирской тюрьме, доставили в Москву. Последовали очные ставки – с тем же результатом. Единственный, кто продолжал стоять на своём, был Скабиненко, разумеется, неарестованный. Он был малограмотен и недалёк. И, как потом выяснилось, – нечист на руку. Но «кристально честный» большевик Дзержинский поверил именно ему. С Мироновым же главный чекист встретиться не пожелал. Бывшему командарму даже не было предъявлено обвинения, в деле сохранился лишь так называемый «Заключительный акт».

Нет в деле и какого-либо документа, решающего судьбу Миронова. Не нашли его и в Президиуме ВЧК. Нет даже обычной справки, подтверждающей смерть Миронова. Есть лишь косвенное свидетельство его гибели: сыну Миронова от первого брака Артёму Филипповичу, хлопотавшему много лет спустя о реабилитации отца, один из прокурорских работников рассказал, будто видел в каком-то секретном архиве справку – «о снятии белья с трупа Миронова». Сейчас просто жутко представить: на бельё понадобилась справка, на бывшую человеческую жизнь – нет! Но и этой справки найти нигде не удалось. Даже в Бутырке. Оказалось: старый архив этой тюрьмы уничтожен в 1953 году.

Откуда же легенда, что Миронов убит в Бутырке?.. Надежда Миронова оставила в воспоминаниях запись:

30 или 31 марта мы встретились с ним, не предполагая, что – последний раз. Ф.К. передал мне копию уже отправленного письма на имя Калинина, Ленина и Троцкого. Помню, он попросил, чтобы 2 апреля я пришла обязательно на прогулку, к этому времени он должен был получить ответ…

И далее:

…Помню, что был Ф.К. бледен, на лице – отпечаток решимости… Сказал: «Я верю – Ленин и Калинин меня поймут». Было пасмурно и тепло и даже там, в каменном мешке, чувствовалось приближение весны… Я заплакала… Он – мне: «Не плачь. Скоро выйдем на свободу. 2-го увидимся». Прогулка кончилась… Я ждала 2 числа с нетерпением. Приберегла для Ф.К. кусочек хлеба с салом, которым меня угостила соседка по камере. Приближался час выхода. Мне стало тревожно, как никогда. Но вдруг объявили – прогулки не будет… Я почувствовала себя плохо. Легла на нары, завернувшись с головой в одеяло…

А на другой день, вспоминает Миронова, прогулка была – в обычное время. Но Филиппа Кузьмича среди мужчин не оказалось.

Она пыталась хоть что-то узнать о нём, но его сокамерники сказали, что их перевели в другое помещение без Миронова. А спустя ещё несколько дней там же, в каменном дворе, проходивший мимо неё мужчина тихо и быстро сказал ей, что её муж застрелен.

…Я не помню лица этого человека, – пишет Миронова . – Я не успела в него всмотреться, ошеломлённая… В камере я не плакала. Стала как каменная, ко всему безразличная. Потом все уже знали и спрашивали меня – правда ли? Я не помню, что отвечала .

…Так что же помнят они, эти массивные стены и замковые башни Бутырки?.. Как выведен был 2 апреля 1921 года будто бы на прогулку бывший командарм Миронов, ждавший в этот день ответа от кремлёвских властителей, а дождавшийся пулю в сердце; как упал он на стёртые множеством ног камни, и в гаснущем его сознании навсегда осталось милое лицо Нади, с которой ТАМ, за пределами земной жизни – он знал это – непременно встретится, чтоб не расставаться уже никогда.

У чуткого Калинина

Кто убил Миронова? Кто именно, осуществляя советское телефонное право, распорядился спустить курок? Троцкий? Дзержинский? Ленин? Или кто-то другой из «пятёрки», творившей расправу в разорённой, заражённой насилием стране? Да кто бы из них ни распорядился, они наверняка, следуя принципу «коллегиальных решений», перемолвились вначале об этом. В спешке, на ходу. Или – телефонным звонком. А может, и записками. Возможно, они всплывут однажды со дна партийных архивов, самых засекреченных в мире, когда их рассекретят, чтобы, наконец, предать суду истории все преступления большевиков. Ведь всплыла же известная теперь записка Ильича, в которой вождь, очень любивший, как утверждают его современники, детей и кошек, настаивал на физическом истреблении духовенства, мешавшего ему внедрять в массовое сознание «классовую мораль».

Миронов был «использован» большевиками – он разгромил Врангеля, и теперь был не нужен. Более того – опасен. Его «неискоренимое либеральничанье», как сказал бы Ильич, мягко картавя, сочувствие «кулацким элементам», импульсивность в сочетании с популярностью среди трудно усмиряемых казаков угрожали большевикам новыми, непредсказуемыми неприятностями. Подтверждение тому – его попытка создать ячейку в Усть-Медведице, неизжитая склонность к «учредиловке» и явно оппозиционное отношение к правящей «пятёрке», о чём сообщил агент. Устроить второй «Балашовский процесс» – с речами адвоката, с публикациями в прессе? Но эффект может быть обратный, ибо неизбежно придётся сказать об «издержках» только что отменённого военного коммунизма. Открытый суд над Мироновым в той ситуации, как бы ни был отрежиссирован, мог обернуться судом над преступлениями большевистского режима. И вожди этого режима решили убрать Миронова «по-тихому». Ведь их «классовая мораль», по сути своей ничем не отличавшаяся от бандитской, исходила не из общечеловеческих, нравственных постулатов, а из примитивной целесообразности. Им сейчас было выгодно тихое исчезновение Миронова, и оно случилось. Потом это станет делом обычным: борясь друг с другом за власть, большевики начнут и «по-тихому», и «по-громкому», то есть с показательными судами-спектаклями, убирать, точнеее – убивать друг друга.

Иначе быть не могло. Большевистская логика октябрьского путча, в основе которой были насилие и зависть, обман и стравливание народа, это логика самоубийц. Библейская заповедь «не убий!», попранная в безумии всенародного самообмана, обернулась апокалипсисом Гражданской войны, длившимся в советской империи все семьдесят лет. Ведь все эти годы большевистская власть с кем-нибудь боролась. Образ врага был условием её существования. В этой борьбе палачи и жертвы менялись местами, и никто не ушёл от возмездия, приняв насильственную смерть, физическую или духовную. Или заплатил за рабское, скотское существование «сном разума», отказом от собственномыслия.

Тогда, в Бутырке, после известия о гибели мужа, Надежда Миронова ждала, что её выпустят. Но о ней будто забыли. Её не вызывали на допросы, а только переводили из одной камеры в другую. И она стала думать: а вдруг ей сказали неправду и Миронов жив? Может, его перевели в другую тюрьму. Или – увезли в другой город. И в конце концов, после долгого разбирательства, его оправдают, и они встретятся. Но шли месяцы, наступила осень, а в её жизни ничего не менялось.

Однажды её опять повели в другую камеру – по железной винтовой лестнице вверх, в башню. Камера была полукруглой и тесной, на три человека, зарешёченное окошко маленькое, холод жуткий, и вот там, почувствовав внутри себя движение, она поняла: надо действовать. Как? Стала советоваться. Eй подсказали: напиши заявление о том, что хочешь дать новые показания. Она колебалась. В этой уловке ей чудилось нехорошее – оттенок предательства. Её убеждали: можешь ничего не говорить, но они увидят, в каком ты положении. И в конце концов она решилась.