– Видеть он, братец ты мой, конечно, не видит, но ощущает – это да. Я же тебе сказал, что это – на грани инфернальности…
– Соломон Артемьевич, я таких ученых слов не знаю, – взмолился Вагранов. – Вы уж как-нибудь попроще.
– Попроще, думаю: служба на Кавказе его к этому приучила, когда каждую минуту ждешь пули в спину, ну и, наверное, природная натура к опасности замечательно чувствительна. Таково это удивительное явление, братец ты мой, в медицинском аспекте.
Объяснение «попроще» Ивана Васильевича совсем не удовлетворило: оно как-то очень уж снижало, по его разумению, героический и загадочный образ начальника и благодетеля, который сложился в душе Вагранова после памятного боя за аул Ахульго. Зато, когда Амиров все-таки объяснил ему значение слова «инфернальный» как «мистический, колдовской», благоразумно оставив в стороне понятия «адский, дьявольский», Вагранов признал его наиболее подходящим, хотя при каждом проявлении способностей генерала не уставал тому удивляться.
Вот и на этот раз он покрутил головой – ну надо же! – и ответил по-домашнему:
– Давно пора, Николай Николаевич. Екатерина Николаевна, поди, уж заждалась. И мадемуазель Христиани – тоже…
– Тогда марш-марш! – скомандовал генерал, но в ту же секунду потянулся всем телом к окну, что-то выглядывая на улице, затем резко развернулся и стремительно бросился мимо поручика – тот едва успел отстраниться, – по коридору и вниз по лестнице.
Вагранов со всех ног устремился за ним.
Один за другим они выскочили на весеннюю улицу, залитую полуденным солнцем; Вагранов молниеносно окинул взглядом все окрестности и сразу понял, что заставило Муравьева двигаться столь решительно и целенаправленно.
К дому приближался, шатаясь и бессмысленными глазами обшаривая окружающий мир, человек в форменной шинели и фуражке.
Муравьев вопросительно оглянулся на Вагранова, и тот счел нужным пояснить:
– Сутормин это, секретарь золотого стола.
Поймав взглядом генерал-губернатора, Сутормин остановился, приложил сжатые щепотью пальцы к сломанному козырьку фуражки:
– Ваше превосходительство…
Муравьев, как будто его толкнула в спину распрямивщаяся пружина, рванулся к нему, схватил за лацканы шинели и закричал в мгновенно перепугавшееся лицо звенящим от бешенства голосом:
– Ты, государственный чиновник, смеешь бродить по городу в пьяном виде?! Смеешь позорить императорскую службу?! – Отшвырнул сжавшегося от ужаса человека с такой яростью, что тот упал на колени в непросохшую глину и уперся в нее руками, пытаясь подняться. – Вагранов!
– Здесь, ваше превосходительство!
– Выпороть!
– Нельзя, Николай Николаевич, – вполголоса сказал Вагранов. – Он дворянин.
– Тогда под арест! На пять суток! С вычетом из жалованья! – И, ничего больше не желая слушать, бегом вернулся в Управление.
Вагранов вздохнул и помог Сутормину подняться с колен. Чиновник, опустив голову, старательно пытался очистить от глины форменные брюки. По лицу его текли слезы.
3
Ужинали впятером – Муравьевы, Струве, Вагранов и Христиани. Вася все еще не вернулся из Кяхты, Корсаков был за Байкалом, проверял жалобы бурят на притеснения со стороны местного начальства, адъютант Иван Мазарович простудился и отлеживался у себя дома. Екатерина Николаевна отправила к нему Флегонта с ужином в судках.
Еда была самая простая: маринованные грибы, соленая черемша, тушеный с мясом папоротник и жареная красная рыба с отварной картошкой. Стояли два графинчика – со сладкой черничной наливкой для женщин и кедровой настойкой для мужчин. Пили из маленьких хрустальных рюмочек на граненых ножках. Мужчины наливали себе сами, за женщинами ухаживали Струве и Вагранов. Муравьев помнил свой зарок и, выпив рюмку, отставил ее в сторону. Остальным показал жестом: можете продолжать.
– Видит Бог, – сказал Бернгард Васильевич, наливая по второй, – пьем не пьянства ради, а пользы для. Я имею в виду аппетит.
– Пьянство в России – беда, а здесь, в Сибири, беда пятикратно, – с горечью произнес Николай Николаевич. – Местные народности до прихода русских водки не знали и отравляются ею в одночасье. А водку наши промышленники делают прескверную, даже сивуха и чача много лучше.
Элиза вопросительно перевела взгляд с Екатерины Николаевны на Ивана Васильевича, потом на Струве.
– Дорогой, Элиза не поняла, что есть «сивуха» и «чача», – со вздохом сказала Екатерина Николаевна, – а я не могу перевести: тоже не знаю.
– И хорошо, что не знаете. Мы ими на Кавказе от малярии спасались. А Элизе, если ей понадобится, Иван Васильевич объяснит: у него это лучше получается.
– Николя, – укорила Екатерина Николаевна.
– А что такого? – удивился Муравьев. – Дело житейское. Иван Васильевич – человек надежный, обстоятельный…
Вагранов покраснел и уткнулся в тарелку, в которую только что положил большой кусок жареного лосося, покрытого золотистой корочкой, и три крупных картофелины, исходящие паром.
– Не обожгись, Иван Васильевич, – шепнул с улыбкой Струве, сидевший по правую руку.
Вагранов что-то сердито буркнул, Элиза положила свою руку на его левый локоть:
– Все хорошо, Ванья…
Повисла неловкая пауза.
– Николай Николаевич, а что, ежели контрольную палату учинить? – спросил Струве. Это было столь неожиданно, что все недоуменно воззрились на молодого человека. – Чтобы водку проверять, – пояснил он.
– Контроль – дело хорошее и крайне необходимое. И оч-чень удобная лазейка для взяток, – усмехнулся генерал. Он явно порадовался, что разговор пошел в сторону от скользкой темы. – Водочное производство все на откупах, откупщик сунет контролеру мзду – тот и пропустит негодный продукт. Ему же самому не пить, не травиться. Не-ет, это производство государству следует отдать в частные руки и не в абы какие, а – честнейших людей. Чтобы конкуренция была – кто сделает лучше и дешевле. Тогда они сами будут следить за качеством. Понимаю: отмена откупов мгновенно умножит число врагов моих – и здесь, и в столице, где чиновников откупщики прикармливают. Но это можно пережить – вот только людей столь честных еще поискать, да и время нужно, чтобы укоренить нововведение, а министерство финансов ждать не хочет – проще деньги за откупа собрать.
– И с золотом, почитай, то же самое, – вставил Струве.
– Верно, Бернгард Васильевич. Смотрите, други мои, что получается. Давно ли золото открыли в Сибири? Где-то лет семнадцать тому. Народ ринулся на поиски россыпей, на новые прииски. Все пришло в движение. Один человек моет золото – десяток на него работает: инструмент нужен, лошади, продовольствие, жилье опять же строить… И все зарабатывают! Замечательно!! Но, но! Во-первых, кругом – неравноправие! Если богатое месторождение, допустим, открыл кто-то из машаровских – ему полное благоволение, а ежели какой-нибудь Шпонькин – Горное ведомство оценит и либо отдаст тем же Машаровым или Мясникову, либо в казну заберет. А Шпонькину – вот эту штуку, – Николай Николаевич сложил дулю и покрутил ею в воздухе, – с маком, и куда бедному Шпонькину податься? Едва я заикнулся о том, чтобы на получение месторождений в разработку все имели равные права, как золотопромыщленники, те, что дворцы в тайге строят с оранжереями и визитки делают из чистого золота – есть такие, мне доподлинно известно, – стали жалобы строчить в столицу. А там, почитай, все богатейшие семьи имеют в золоте свою долю. И немалую!