Надо было что-то ответить, потому что Егорычев обладал бульдожьей хваткой и крепкой памятью. Если уж вцепится, то не отпустит и не забудет, станет поминать при каждом удобном случае. Но Элла Аркадьевна никак не могла сообразить, что ей надо ответить, как ей выйти из неловкого положения, потому и молчала. Сахно и Закопайло получили указание как можно скорее закончить оснащение оперблока и ввести его в эксплуатацию. Прошлое Егорычева изучал знакомый частный детектив, вызванный Эллой Аркадьевной из Ростова. Сахно нужно было некоторое время, детективу тоже было нужно время, еще больше, чем Сахно, а проклятый Егорычев тряс своим поганым реестром на всех углах, в том числе и на совещании у губернатора…
В пять минут седьмого Инна Валерьевна принесла показать «обновленную» историю болезни.
– Все, как вы сказали, Элла Аркадьевна, – доложила она. – Во всех журналах время изменили, я проверила.
– Накладок не будет? – строго спросила Элла Аркадьевна.
– Не будет, – заверила Инна Валерьевна. – Сама проверила – все гладко. Страницы заменили на новые, никаких помарок и вообще… С врачами и сестрами я поговорила.
– Надеюсь, что с каждым в отдельности? – уколола Элла Аркадьевна.
– Конечно, – обиженно сказала Инна Валерьевна. – Я же не дура.
– Это когда как, – усмехнулась Элла Аркадьевна. – Иногда вроде бы и не дура, а иногда даже очень.
Она сказала это не из желания уязвить, а для того, чтобы Инна Валерьевна была в тонусе, не расслаблялась. На предстоящем заседании комиссии по разбору нарушений оказания медпомощи, которую для краткости называли «дефектной комиссией», Инне Валерьевне могло прийтись туго.
Без четверти семь позвонил Исаев.
– Все сделал, – доложил он, не называя Эллу Аркадьевну по имени. – Полный порядок.
– Надеюсь, – сухо ответила Элла Аркадьевна и отключилась.
Исаеву тоже не стоило расслабляться. Никому не стоило расслабляться.
Перед уходом с работы, Элла Аркадьевна записала в настольном органайзере под завтрашней датой: «9-30, Данилов, непринятый вызов». Записала просто так, для порядка, потому что об этом деле она даже если бы и захотела, то не смогла бы забыть. Так крепко сидел у нее в печенках доктор Данилов, коварный троянский конь, стойкий, как ванька-встанька.
Глава двадцатая
Умчи меня, тюлень…
Данилов не насторожился, когда Элла Аркадьевна срочно затребовала объяснительные по поводу «непринятого вызова». Начальница опять хочет придраться на пустом месте, ведьма этакая. На носу открытие модульной подстанции, как всегда в последний момент вылезает куча недочетов, кое-кто в департаменте занимается откровенным саботажем, а тут бросай все дела, бери объяснительные у Першанова с Гомонковой и еще сам пиши. Дело же выеденного яйца не стоит, хотя формально, конечно, придраться можно – поступивший на станцию вызов не был передан бригаде. Но на самом деле Гомонкова поступила правильно. К тому же она не просто сообщила о раненом в хирургический приемник, но и перезвонила пару минут спустя, чтобы узнать, что с ним. Даже с учетом близкого расстояния, которое составляло меньше двух километров, выехавшая с центральной подстанции бригада не оказалась бы на месте раньше сотрудников приемного покоя. К тому же на момент вызова на подстанции была всего одна бригада, причем фельдшерская. А там прибежали врачи-хирурги – тоже плюс. В своей объяснительной Данилов, кроме доводов, привел детальный хронометраж и подумал, что при всем своем желании Элла Аркадьевна придраться не сможет. Но спустя полчаса после того, как главный фельдшер Евгения Сергеевна, ехавшая в департамент по делам, увезла объяснительные, Данилову позвонила Каркулова и велела (не попросила, не пригласила, а именно велела резким до грубости тоном) завтра в четырнадцать быть на заседании дефектной комиссии. Помянув недобрыми словами Эллу Аркадьевну, дефектную комиссию и весь департамент в целом, Данилов стал срочно перекраивать рабочий график. Закончив с этим, он задумался о том, в чем его завтра хочет обвинить директор департамента. Для вызова на заседание комиссии пустых придирок мало, нужно что-то посерьезнее, повод для обсуждения. Но какой?
Прикинув и так и эдак, Данилов решил, что единственное, что Элла Аркадьевна может поставить ему в вину, так это то, что Гомонкова якобы не перезвонила в хирургический приемник. Откровенная ложь, ну и что? С Эллы Аркадьевны станется. Она уже доказала, что способна и на большие подлости. Врача, с которым разговаривала Гомонкова, могли чем-то напугать или подкупить. Можно было не сомневаться в том, что предусмотрительная Элла Аркадьевна не забудет этого сделать. Поэтому Данилов решил прихватить с собой на заседание копию записи переговоров Гомонковой с больницей. Согласно мудрому правилу, переговоры диспетчеров по приему вызовов записываются системой регистрации, и запись эта должна храниться в течение шести месяцев. Найдя в ящике стола пустую флешку, Данилов отправился в оперативный отдел и попросил Першанова записать ему отрезок, начиная с вызова «скорой» на территорию больницы и заканчивая вторым разговором Гомонковой с приемным отделением. Намеренно попросил записать весь отрезок, а не три разговора в отдельности, потому что так выглядело достовернее.
– Айн момент! – сказал Першанов, беря у Данилова флешку и вставляя ее в свой компьютер.
– Б..дь! – сказал он спустя полминуты. – Что за … … …?! Какого …?!
Выдернув флешку, он перешел к компьютеру дежурного врача. Не обращая внимания на стул, который ему уступили, пощелкал мышкой, пожал плечами и вернулся к Данилову с выражением крайнего удивления на своем красивом лице.
– Владимир Александрович, я не могу понять почему, но записей за эти сутки нет, – сказал он виноватым голосом. – За предыдущие есть, за следующие тоже есть…
– То есть это не сбой системы, а чьих-то рук дело, – вслух подумал Данилов.
– Точно не моих! – затряс головой Першанов. – Владимир Александрович, если вы думаете…
– Спокойно, Илья Борисыч! – одернул его Данилов. – Я не думаю, я знаю. Я знаю, кто это мог сделать.
– Кто же?! – Першанов нахмурился, грозно заиграл желваками и сжал кулаки, демонстрируя решимость немедленно разобраться с вредителем.
– А вот это секрет, – ответил Данилов и ушел к себе.
В том, что запись переговоров стер Исаев, у Данилова не было сомнений. Больше некому. И возможностей для этого у него было предостаточно. В оперотделе он бывает по нескольку раз в день, и его появление не вызывает ни у кого подозрений. Сотрудники оперотдела постоянно заняты делом, по сторонам не глазеют, улучить удобный момент не составляет труда. Ах, Штирлиц, Штирлиц… Давали человеку прозвище в шутку, по фамилии, а оно оказалось таким точным.
Устраивать разборку с Исаевым не было смысла. Отопрется от всего и глазом не моргнет. Чего доброго еще и жалобу в департамент напишет, мол, главный врач его терроризирует. Затерроризируешь такого, как же. Искать правды в хирургическом приемном покое первой больницы тоже не было смысла. Если уж записи переговоров стереть позаботились, то там уж точно все концы в воду спрятаны. «Хорошо еще, что Штирлиц, в отличие от своего киношного тезки, непроходимый идиот, – подумал Данилов. – Стер только один день, причем тот самый. Был бы умным, догадался бы стереть полностью все записи, и мы бы тогда думали, что случился какой-то тотальный сбой в системе, грандиозный глюк».