– Понятно, – сказал Планшар, судя по тону понявший, что Томас уклоняется от ответа. – А у графа были на то свои причины, не так ли?
Томас промолчал. Он увидел во дворе Филена и поднял руку в знак приветствия; коредор улыбнулся в ответ, улыбка эта говорила о том, что его сын, как и Женевьева, раненный стрелой, идет на поправку.
Планшар продолжал настойчиво спрашивать:
– У графа были на то причины, Томас?
– Кастийон-д’Арбизон раньше принадлежал ему. Он решил вернуть свое владение.
– Городок принадлежал ему очень недолго, и мне трудно поверить, что графу так мало земли, что ему потребовалось посылать людей и захватывать захолустный городишко в Гаскони, – язвительно заметил Планшар. – Тем паче после того, как в Кале подписали перемирие. Нет уж, если он послал тебя сюда, невзирая на перемирие, на то должна была быть особая причина. Разве не так?
Аббат умолк. Томас тоже молчал, и его упрямство вызвало у клирика улыбку.
– Ты не помнишь, что говорится дальше в псалме, который начинается «Dominus reget me»?
– Кое-что помню, – неопределенно сказал Томас.
– Тогда, может быть, ты знаешь слова псалма «Calix meus inebrians»?
– Чаша моя преисполнена, – произнес Томас. – Она опьяняет меня, – уточнил он.
– Видишь ли, Томас, сегодня утром я взглянул на твой лук. Просто так, из праздного любопытства. Мне много доводилось слышать об английских боевых луках, но я давно уже их не видел. Так вот, у твоего лука есть особенность, которую вряд ли встретишь у другого. Серебряная пластинка. Да не простая, а с гербом Вексиев.
– Мой отец был Вексий, – сказал Томас.
– Выходит, ты благородного происхождения?
– Я незаконнорожденный, – ответил Томас. – Незаконнорожденный сын священника.
– Твой отец был священником? – удивился Планшар.
– Священником, – подтвердил Томас. – В Англии.
– Я слышал, что кто-то из семейства Вексиев бежал туда, – заметил Планшар, – но это случилось много лет тому назад, не на моей памяти. И зачем же теперь Вексий возвращается в Астарак?
Томас промолчал. Мимо с мотыгами и кольями прошли на работу монахи.
– Куда унесли мертвого графа? – спросил лучник, пытаясь уклониться от ответа на вопрос аббата.
– Его, разумеется, должны отвезти в Бера и похоронить в фамильной усыпальнице рядом с предками, – ответил Планшар. – Плохо, что к тому времени, когда тело доставят в собор, оно уже провоняет. Я помню, как хоронили его отца: стояла такая вонь, что большинство провожающих сбежали из храма на воздух, не дождавшись конца отпевания. Так о чем это я спрашивал? Ах да, почему Вексий вернулся в Астарак?
– А почему бы и нет? – спросил Томас.
Планшар встал и поманил его:
– Идем, Томас, я хочу тебе кое-что показать.
Он повел Томаса в монастырскую церковь. Вступив в храм, аббат окунул пальцы в чашу со святой водой и сотворил крестное знамение, преклонив колено перед главным алтарем. Томас, чуть ли не в первый раз в жизни, не сделал того же. Он был отлучен, отсечен от тела Церкви, отринут ею, а потому ее обряды и ритуалы существовали не для него. Лучник последовал за аббатом через широкий пустой неф к нише за боковым алтарем, где Планшар массивным ключом отомкнул маленькую дверцу.
– Внизу будет темно, – предупредил старик, – а у меня нет фонаря, так что ступай осторожно.
В тусклом свете, падавшем сверху на ступени, они спустились вниз, и, когда Томас добрался до нижней, Планшар поднял руку.
– Подожди там, – сказал он, – сейчас я кое-что тебе принесу. Там, в сокровищнице, ты ничего не разглядишь, слишком темно.
Ожидая, Томас озирался по сторонам, и, когда его глаза привыкли к мраку, он разглядел восемь сводчатых ниш, а когда понял, что это не просто крипта, а набитый костями склеп, в ужасе отшатнулся. Под сводами громоздились белеющие кости, таращились пустыми глазницами черепа. Лишь в восточном углу пространство под аркой оставалось полупустым: оно, видимо, предназначалось для тех братьев, что ныне служили в церкви и молились сейчас наверху. То было подземелье мертвых, преддверие Небес.
Томас услышал звук поворачивающегося ключа, потом снова послышались шаги аббата, и Планшар протянул ему деревянную шкатулку.
– Поднеси ее к свету, – сказал он, – и посмотри. Граф пытался украсть ее у меня, но, когда его привезли к нам в лихорадке, я снова забрал ее себе. Можешь рассмотреть?
Томас поднес шкатулку к слабому свету, который проникал сквозь лестничный проем, и увидел, что она очень старая, высохшая и некогда была окрашена изнутри и снаружи. Ему сразу бросились в глаза полустертые, но так хорошо знакомые слова. Слова, преследовавшие его с тех пор, как умер его отец.
«Calix meus inebrians».
– Говорят, – аббат забрал шкатулку у Томаса, – что ее нашли в часовне замка, принадлежавшего семейству Вексиев, она лежала на алтаре в драгоценной раке. Но когда ее обнаружили, она была пуста, Томас. Понимаешь? Пуста.
– Она была пуста, – повторил за ним Томас.
– Кажется, – сказал Планшар, – я знаю, что привело тебя, отпрыска рода Вексиев, в Астарак. Но здесь нет того, что ты ищешь. Ничего нет, Томас. Шкатулка была пуста.
Он положил шкатулку в сундук, запер массивную крышку и повел Томаса назад, наверх в церковь. Надежно заперев дверь сокровищницы, аббат жестом предложил англичанину присесть с ним на каменном уступе, проходившем по периметру пустого нефа.
– В шкатулке ничего не было, – настойчиво повторил аббат, – хотя ты, несомненно, думаешь, что прежде в ней что-то лежало. Как я догадываюсь, ты прибыл за той вещью, которая в ней хранилась.
Томас кивнул. Некоторое время он молча смотрел на двух послушников, подметавших широкие каменные плиты церковного пола шуршащими, жесткими буковыми вениками, а потом добавил:
– А еще я пришел, чтобы найти убийцу. Человека, который убил моего отца.
– Ты знаешь, кто это сделал?
– Мой кузен. Ги Вексий. Мне говорили, что он называет себя графом де Астараком.
– И ты думаешь, что он здесь? – с удивлением спросил Планшар. – Я никогда не слышал о таком человеке.
– Я думаю, он явится, как только узнает, что я здесь, – сказал Томас.
– И ты убьешь его?
– Допрошу его, – ответил Томас. – Я хочу узнать у него, почему он решил, что мой отец владел Граалем.
– А твой отец и вправду владел им?
– Не знаю, – откровенно признался Томас. – Мне кажется, сам он в это верил. Хотя временами у него случались приступы безумия.
– Безумия?
В голосе спрашивающего звучало искреннее сочувствие.
– Он не служил смиренно Богу, – пояснил Томас, – но сражался с ним. Не молился, а спорил, требовал, рыдал и кричал. Вообще он обо всем судил здраво, только с Богом выходила какая-то путаница.