Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - читать онлайн книгу. Автор: Сьюзен Батлер cтр.№ 186

Гопкинс, завершив свою миссию, строил планы покинуть Москву. Между тем, как явствовало из заголовков новостей, драматическая (тупиковая) ситуация вокруг права «вето» в Совете Безопасности на Сан-Францисской конференции нарастала. В начале июня, как сообщал корреспондент издания «Нью-Йорк таймс» Джеймс Рестон, участники совещания «Большой пятерки», несмотря на четыре встречи, проведенные в течение сорока восьми часов, не смогли прийти к какому-либо решению. Подписание Устава создаваемой Организации Объединенных Наций оказалось под вопросом. В этой связи Гопкинс отложил свой отъезд.

Малые и средние по размеру страны (в зависимости от чего им предоставлялось количество голосов) начали соглашаться с американской точкой зрения, но Громыко, руководствуясь приказами из Москвы, придерживался прежней позиции. Передовая статья в издании «Нью-Йорк таймс» от 4 июня была озаглавлена следующим образом: «Многие страны критикуют советскую позицию в отношении права “вето“». Стеттиниус, оказавшись в тупиковой ситуации, с одобрения Трумэна направил в Москву Гарриману телеграмму (тот, как посол, не мог быть проигнорирован), в которой просил его присоединиться к Гопкинсу и уточнить у Сталина, «в полной ли мере он осознает, что означают инструкции, которые он дал Громыко, и то, какое воздействие может иметь советское предложение на характер всемирной организации, которую мы все пытаемся создать. Пожалуйста, дайте ему недвусмысленно понять, что наша страна не сможет стать членом организации, базирующейся на неразумном предоставлении сверхдержавам слишком широких полномочий в Совете Безопасности… Если мы не получим от Вас по данному вопросу благоприятного ответа, мы будем вынуждены принять необходимые меры, чтобы завершить конференцию» ^[1110].

На запрос о возможности организации еще одной встречи Гопкинса со Сталиным был получен положительный ответ.

Во время этой встречи Гопкинс принялся убеждать Сталина в том, что занятая Советским Союзом позиция по ограничению повестки дня представляла его в плохом свете и, кроме того, была изначально неверной. Он подчеркнул, что достигнутое в Ялте соглашение гарантировало свободу обсуждения и право любого члена ООН вынести на обсуждение Совета Безопасности любую ситуацию. Молотов произнес короткую речь, в которой отметил, что советская позиция (его позиция) была основана непосредственно на решениях, принятых в Крыму. Затем между Сталиным и Молотовым состоялся частный разговор, в ходе которого, как мог уяснить Гопкинс, согласно его записям (хотя разговор велся на русском языке), Сталин «не понял, о каких вопросах шла речь, ему по ним не давали разъяснений». После завершения разговора с Молотовым Сталин заявил, что у него нет возражений против того, чтобы в дискуссиях, связанных с проблемами мирного урегулирования, использовался принцип простого большинства. Затем он отклонил предложение Молотова, заявив, что был готов принять американскую позицию на Сан-Францисской конференции по вопросу процедуры голосования. Он совершенно ясно высказался на эту тему. Это являлось существенной уступкой, поскольку вопросы, касавшиеся повестки дня, не относились к числу формальных, процедурных вопросов, они действительно являлись важными.

Гарриман, который, как всегда, присутствовал на встрече, немедленно дал указание информировать Стеттиниуса об изменении позиции Советского Союза, и тот в этот же день получил соответствующую телеграмму (с учетом того, что время на территории СССР на полдня опережает время в США). Прощаясь со Сталиным, Гопкинс сообщил ему, что он планирует посетить Берлин и надеется посмотреть, в каком состоянии находится город, а также, возможно, получит удовольствие от зрелища найденного тела Гитлера. Сталин ответил (и в этом проявилась его подозрительность, которая через несколько лет превратится в настоящую паранойю), что он «уверен в том, что Гитлер еще жив» ^[1111].

Гопкинс и его жена уехали на следующее утро. До самолета их сопровождал Молотов, что явилось проявлением исключительного уважения к гостям.

Получив телеграмму, в которой сообщалось об изменении позиции Сталина в отношении права «вето», Стеттиниус пригласил Громыко в свой пентхаус в отеле «Фэрмонт». По воспоминаниям Стеттиниуса, он сказал советскому послу: «Как я чувствую, мой моральный долг состоит в том, чтобы с учетом моего дружеского отношения к вам незамедлительно сообщить вам эту новость» ^[1112]. Когда он сообщил об изменении позиции Сталина, «выражение лица у посла Громыко стало достаточно напряженным, и он покраснел». На следующее утро, 7 июня, Громыко услышал эту новость уже от своих собственных источников. Стеттиниус попросил Громыко прийти в «Фэрмонт» в четверть второго и сообщил ему, как он спланировать поступить, чтобы предстоящее заявление не означало победы США над Советским Союзом и не было так воспринято. Громыко, который был удовлетворен этим, предложил подчеркнуть важность единогласия пяти постоянных членов Совета Безопасности. Заседание «Большой пятерки» было запланировано на три часа дня, в это время Стеттиниус объявил, что Громыко хотел бы сделать заявление. После этого Громыко объявил о новой советской позиции. Сразу же после заседания Стеттиниус провел пресс-конференцию, на которой заявил, что никто из членов Совета Безопасности «не может сам воспретить» обсуждение какого-либо вопроса ^[1113]. Собравшиеся журналисты и репортеры различных служб новостей встретили это заявление бурными овациями. Как вспоминал Стеттиниус, когда он сказал, что они могут идти, «если хотят», они с такой скоростью бросились из зала, что он «не мог не рассмеяться» ^[1114]. (На следующий день новость об изменении позиции Советского Союза красовалась в заголовках газет по всему миру.) Как написал Стивен Шлезингер, конференция вернулась в нужное русло.

После пресс-конференции, в 17:23 вечера, Стеттиниус позвонил Трумэну. «Дело сделано, – сказал он президенту. – Заявление имело самый оглушительный эффект, который только можно себе представить… Я сделал заявление в Руководящем комитете ООН, который состоит из глав пятидесяти делегаций, и они устроили мне бурные овации. Сразу же после этого, спустя пять минут, я отправился на пресс-конференцию. Пресса была в восторге и ликовала, как и Руководящий комитет… Здесь действительно полное ликование» ^[1115]. Трумэн ответил: «Меня это также очень радует». Стеттиниус продолжил: «Когда меня спросили, как это случилось, я сказал, что мы смогли выработать это в духе доброй воли и взаимных уступок, что в результате позволило достичь соглашения, приемлемого для всех. Я думаю, что самое сложное осталось позади».