Беглый - читать онлайн книгу. Автор: Винсент Килпастор cтр.№ 81

Для вескости я выуживаю из внутреннего кармана сигарку — толстенькую и злую, как оперившаяся боборыка пятнадцатилетнего недоросля. Прикурив, выпускаю отцу в лицо ароматное облако далекой Гаваны.

— Сигары начал курить? С каких пор? Мистер-твистер…

Зачем же ты так Шурик, с Дилюшкой нашей жестоко поступил? Она же ребёнок ещё совсем. Больно девушке сделал. Некрасиво. Как ты теперь у неё прощение сможешь вымолить, я себе даже не представляю.

— Ах ты вот о чем… А ты, бать, слышь, ты не шугнись за нее. У них, у баб, запас прочности. Рожают вон и ничего им не делается. Переживет, ни куда не денется, делов-то куча! Вот я тебя скоро с мисс Вероникой познакомлю — дэк у тебя вместо слов одни слюни останутся.

— Не шугнись, слюни, сигары — прямо в нэпмана ты у меня кооперативного превратился. Когда только успел?

— Слышь, бать, есть тут одно дельце на лимон грина! Давай-ка я тебя самого с леди Ди познакомлю поближе, раз она тебе так воображение будоражит. Ну — совсем близко сведу, понимаешь? Сводишь ее в кабак там разок. Не совсем ведь зарджавели, генацвали, а?

Ди, конечно, в койке прямо скажем так, далеко еще не Ким Бессинджер… Ну — отвлечёшься хотя бы. Я вообще не представляю как с одной бабой больше года можно прожить, а ты вона — из двадцатипятилетнего рабства вырвался. Развлечёшься опять же. А потом — потом хоть снова в петлю.

Тут то отец мне и звезданул. Именно звезданул — искры из глаз посыпались. Давно он меня не воспитывал. А рука у отца тяжелая. Он детдомовский, папка-то мой. Да ещё погранвойска. Тяжелый кулак.

Только сидел в кресле — а глядите-ка уже на полу сижу. Огонёк от боборыки ковёр прожёг. Отцу в Бухаре это ковёр вручили. Там вечно рамсы коврами развести стараются. Личный шофёр отца, обливаясь конским потом пёр вихрастый ковёр на наш пятый этаж.

— Ты, это, сына, это ты не подумав совсем сказал. А надо бы думать. Думать. На то мы и люди. Слово, оно не воробей, в слове сила знаешь какая? Великая сила.

Отец отошёл и приоткрыв окно, закурил. Дальше он неожиданно стал говорить уже с самим собой.

— Что думает жена профессора, на члене слесаря? Ум хорошо, а хуй… И почему я не научился сам промывать ей этот чёртов карбюратор? А любят они длинный член и умелые мужские руки, а не красивые слова. Грошь им цена — словам.

А я и сподличал. Пока он спиной ко мне стоял и рассуждал о неуловимой природе женщин. Философию разводил. Я прыгнул на него неожиданно, со спины. Как камышовый кот. Повалил всем весом на паркет.

— Вот тебе за маму! И за меня тебе — вот. На! Помнишь, батя, как ты со мной уроки делал во втором классе? Помнишь? Я сторможу чего, а ты мне бабац — подзатыльник, бабац — подзатыльник! Слышь, ты, батянь, — вырос я уже, понял, да? Мужик я уже, понял — нет? И зарабатываю больше тебя, и баба у меня — вообще лучшая в мире, ты понял, и ещё круче стану чем ты когда то мечтал, нет — ты понял меня?

* * *

На мое счастье отец теперь был дома. Он открыл дверь, улыбнулся, взмахом пригласил меня внутрь и ушёл в свою комнату не промолвив не слова. Пишет. Он всегда так себя ведёт, когда пишет.

Я стал неспешно оглядывать новое пристанище отца. Это была малюсенькая двухкомнатная хрущоба, которая спала и грезила капитальным ремонтом. Гигантская библиотека теперь просто не вмещалась в новую северо-восточную реальность. Книги были повсюду — на старых полках, более подходивших на растопку, на жёлтом пупырчатом полу, по пыльным углам, книгами были завалены паутинные антресоли, стопки книг неровно стояли у кровати, веером лежали на старинном громком холодильнике, толпились на застеклённом луковом балконе. Наиболее провинившиеся экземпляры лежали стопкой на сливном бачке унитаза.

Оглядев эти книги я вдруг представил то несметное количество людей, которые когда-то, оторвавшись от реальности, уходили с головой в белый лист бумаги, портили себе глаза при тусклом свете, терпели лишения и презрение более приземлённых окружающих, и все только от призрачной надежды, надежды на то что их историю, историю, которые они считают неимоверно важной — кто — нибудь да и дослушает до конца. Потом ради этих их похожих одна на другую историй, рубили деревья, печатали книги, книги, книги — так много книг, что теперь казалось в квартирке отца стоит гомон и толчея воскресной барахолки на Тезиковой даче.

Я рванул на себя дверцу холодильника, почти уверенный, что поток печатной мудрости изольётся на меня и оттуда. На решетчатой полке лежал впечатляющих размеров кусок красной рыбы. Уверен, вы видели такую рыбу — в мелкой бронзовой кольчуге чешуи — крикливо-оранжевая пахучая плоть. Холодное копчение. Больше никакой еды в

холодильнике не было. Книг там тоже не было. Все остальное пространство холодильника, с аптечной аккуратностью было заполнено стаканчиками с водкой. Не знаю как сейчас, а тогда делали под водку пластиковые стаканчики, типа тех из каких нормальные люди нынче едят йогурт. А тут вместо йогурта — водка. Срываешь крышечку из фольги и бульк — сотка.

Водка была кстати. Меня мучило неприятное состояние после утренней водки шашлычника и быстрого нагромождения последующих событий.

Воровато оглянувшись на пыльных обитателей отцовой комнаты я рванул водку-йогуртовку за шапку и опрокинул в рот. Залпом не получилось, все сущность моя попыталась вытеснить продукт обратно, и я плюнул на стенку холодильника. Но часть содержимого все же достигла желудка — я в деталях чувствовал путь проделанный агрессивным веществом.

— Водку пьёшь?

Голос отца ласково прозвучал за спиной

— Нет, это ты водку пьёшь — судя по содержимому холодильника

— Ты закусывай давай, закусывай. Вон — рыба есть

В голосе отца появилась нотка гордости, будто это он сам поймал и закоптил внеземную оранжевую рыбину.

— Давай — режь и с хлебом…Луковицу вон почисти. О! Похоже хлеб-то кончился. Отец стал потерянно протирать очки, печально щурясь, будто не хлеб кончился, а умер кто-то очень близкий и для отца дорогой.

— Сходишь в хлебный? Тут рядом совсем.

— Зачем тебе столько водки, пап?

— А у меня, знаешь, система теперь новая. С утра писать сажусь — пью кофе. Кружка. Потом вторая, потом третья. После третей по времени часов десять утра. Кофе уже не действует. И противно. Вот тут стаканчики-то и идут в ход. Очень удобно. Главное — не больше одного стаканчика в час, а то буквы друг на друга запрыгивают.

— Да зачем же тебе эта писанина? Моторчик сорвёшь. Чего ради стимулироваться такой ценой? Ради праха веков — я кивнул на пыльные залежи библиотеки.

— Заказов много. Очень много. Никому не могу отказать. Несут и несут. А откажусь — вдруг перестанут. Мама твоя все забрала. Хочу вот купить квартиру побольше, нам со Василиной.

— С какой ещё Василиной?

— Боже, да вы ведь не знакомы!

Отец рванул в свой кабинет и скоро вернулся с фотографией в китайской пластиковой рамке. По рамке ползли драконы и прочая китайская нечисть. На фотографии была изображена довольно миловидная нимфетка лет семнадцати.