Куколки - читать онлайн книгу. Автор: Джон Уиндем cтр.№ 20

Все это произошло только из-за того, что ребенок немного отличался от других детей. У него оказалось что-то лишнее или не хватало чего-то, так что он не соответствовал в точности Определению. Была какая-то «мелочь», которая делала его не совсем правильным, не совсем таким, как другие…

«Мутант», — сказал мой отец. Мутант. Я вспомнил выжженные на досках надписи, речь странствующего проповедника… Какое презрение звучало в его голосе, когда он гремел с кафедры: «Да будет проклят Мутант!»

Да будет проклят Мутант… Мутант — враг не только всего человечества, но и всех Божьих тварей и растений. В нем семя Дьявола, неустанно стремящегося к размножению, дабы разрушить божественный порядок и превратить нашу землю, оплот воли Божьей в мире, в край без закона, как на юге, где, как говорил дядя Аксель, — растения, животные и почти все человеческие существа производят на свет искажения. Где правильная природа уступила место неузнаваемым существам, где пышно разрастаются чудовищные растения и где дух Зла издевается над Господом Богом, воплощая в жизнь непристойные фантазии.

Всего лишь маленькое отличие, «мелочь», была первым шагом к этому… Я очень усердно молился в те ночи.

— Боже, — просил я, — пожалуйста, позволь мне быть таким, как все люди. Я не хочу быть другим. Сделай так, чтобы утром я проснулся таким, как все. Прошу тебя, Боже, сделай это. Ну пожалуйста!

Но утром, когда я начинал проверять себя, я быстро соединялся с Розалиндой или с кем-нибудь другим из наших и понимал, что молитва ничего не дала. Я снова должен был встать с постели таким же, как лег в нее накануне, а потом идти в большую кухню и садиться завтракать за стол лицом к надписи, которая перестала быть просто частью обстановки комнаты и, казалось, таращилась на меня словами: «ПРОКЛЯТ МУТАНТ ПЕРЕД БОГОМ И ЛЮДЬМИ!»

И страх мой не проходил…

На шестой день, после того как пять ночей молитв ни к чему не привели, дядя Аксель поймал меня на выходе из-за стола и сказал, чтобы я помог ему чистить плуг. Мы поработали часа два, а потом он объявил передышку, и мы вышли из кузницы посидеть на солнышке, привалившись к стене. Он дал мне кусок овсяной лепешки, и некоторое время мы молча жевали. Потом он сказал:

— А теперь выкладывай.

— Что выкладывать? — тупо спросил я.

— Что с тобой случилось такое, что ты последние дни выглядишь больным. Что тебя тревожит? Кто-нибудь узнал о вас?

— Нет, — ответил я, и лицо его просветлело.

Тогда я рассказал ему о тете Хэрриет и ее ребенке. Договаривал я сквозь слезы: такое было облегчение поделиться с кем-нибудь этой историей.

— Это все ее лицо, когда она отъезжала, — объяснил я. — Я никогда ни у кого не видел такого лица. Мне оно все время чудится в воде.

Кончив говорить, я поднял глаза. Лицо дяди Акселя было угрюмым, уголки рта опустились, он был мрачен, как никогда.

— Так вот оно в чем дело. — Он покивал.

— Все из-за того, что ребенок был не такой, — повторил я. — И Софи тоже была не такая… Я раньше не понимал как следует… Дядя Аксель, я боюсь… Что сделают со мной, когда узнают, что я другой?..

Он положил руки мне на плечо.

— Об этом никто никогда не узнает, — снова повторил он мне. — Никто, кроме меня, а я — не страшно.

Но теперь эти слова не утешали, как раньше.

— Но ведь один замолчал, — напомнил я. — Может быть, его обнаружили?..

Он покачал головой:

— На этот счет, Дэви, можешь быть спокоен. Я выяснил, что примерно в то время, как ты говоришь, погиб один мальчик. Его звали Уолтер Брент, девяти лет от роду. Там валили лес, а он рядом дурачился, и его, беднягу, зашибло деревом.

— Где это было? — спросил я.

— Миль девять или десять от нас, на ферме у Чиппинга.

Я постарался вспомнить направление. Да, ферма Чиппинга подходила, и случай был как раз такой, какой соответствовал внезапному необъяснимому молчанию. Без всяких плохих чувств к неизвестному Уолтеру я надеялся, что все объяснялось именно этим. Дядя Аксель заговорил снова:

— Нет никакого резона, чтобы кому бы то ни было вас обнаружить. По вам ничего не заметно. Они узнают только в том случае, если вы сами им это позволите. Учись следить за собой, Дэви, и они ничего никогда не узнают.

— Что они сделали с Софи? — в который раз спросил я, но он опять уклонился от ответа и продолжал:

— Помни, что я тебе рассказывал. Они считают себя соответствующими Истинному Образу, но знать этого наверняка не могут. Даже если Прежние Люди были точно такие же, как они и я, что из того? Да, я знаю, что о Прежних Людях рассказывают сказки, какими они были замечательными, и каким замечательным был их мир, и как однажды мы снова получим обратно все, что имели они. Но во всех этих рассказах много чепухи, а если и есть в них доля правды, то что хорошего стараться идти по их стопам? Куда делись они и их замечательный мир?

— Бог наслал на них Бедствие, — процитировал я.

— Конечно, конечно. Ты нахватался слов у проповедников, это уж точно. Сказать так легко. Трудно понять, что это, собственно, означает, особенно если ты повидал свет. Бедствие — это не просто бури, ураганы, потопы, пожары и тому подобное, а все это вместе взятое, да еще похуже. Оно создало Черные Берега, и руины, светящиеся по ночам, и Дурные Земли. Наверное, в Содоме и Гоморре было что-то в этом роде, только Бедствие принесло все это в больших размерах. Чего я не понимаю, так это то странное, что оно сотворило с уцелевшими.

— Кроме Лабрадора, — предположил я.

— Не кроме Лабрадора, а просто на Лабрадоре и Ньюфе поменьше, чем в других местах, — поправил он. — Что же такое произошло? Почему так случилось? Я почти могу понять, что Бог, когда рассердится, может уничтожить все живое и весь мир в придачу, но я не могу понять, откуда эта неустойчивость, эта каша отклонений. Это бессмысленно!

Я не понимал, что его смущает. В конце концов, Бог ведь всемогущ, а значит, может сделать все, что захочет. Я попытался объяснить дяде Акселю, но он покачал головой.

— Мы приучены, Дэви, верить, что Бог разумен. Мы погибли бы, если бы это было не так. Но то, что произошло там, — он повел рукой в сторону горизонта, — то, что там произошло, НЕ разумно, совсем не разумно. Это было что-то очень мощное, но что-то, что лежит вне мудрости Божьей. Так что же это было? Что это могло быть?

— Но Бедствие… — начал я.

Дядя Аксель нетерпеливо дернулся.

— Это просто слово. Потускневшее зеркало, которое уже ничего не отражает. Проповедникам полезно было бы самим это понять. Разобраться во всем этом они бы не разобрались, но хотя бы стали задумываться. Они могли бы спросить себя: «Что мы делаем? Что мы проповедуем? Какими на самом деле были Прежние Люди? Что они сделали такого, что навлекли на себя и на весь мир такое страшное несчастье?» И через некоторое время они бы, может быть, сказали: «Правы ли мы? Бедствие сделало мир совершенно другим. Можем ли мы надеяться снова построить такой мир, какой утратили Прежние Люди? Стоит ли пытаться делать это? Чего мы достигнем, если снова построим его точно таким же? Того, что он снова завершится повторным Бедствием?» Потому что совершенно ясно, парень, что как ни замечательны были Прежние Люди, они все-таки делали ошибки. Но никто не знает и, по всей видимости, не узнает, в чем они были мудры, а в чем ошибались.