Рождение Петры можно было наконец обнародовать. Мне торжественно сообщили, что у меня появилась новая сестра, и повели посмотреть на нее. Она лежала в колыбели у постели матери, розовая и такая сморщенная, что я не мог понять, почему инспектор так уж уверен на ее счет. Тем не менее никаких заметных неправильностей у нее не было, и свое свидетельство она получила. Никто не мог бы упрекнуть в этом инспектора: она казалась вполне нормальной, обычный новорожденный младенец, не лучше и не хуже других…
Пока мы по очереди смотрели на нее, кто-то начал звонить в колокол на конюшне, как полагалось в таких случаях. Все на ферме прекратили работу, и вскоре мы собрались на кухне для благодарственной молитвы.
Через два или три дня после рождения Петры я случайно познакомился с такой главой нашей семейной истории, которую предпочел бы не знать вовсе.
Я тихонько сидел в комнате, примыкающей к спальне родителей, где моя мать еще лежала в постели. Было это и случайно, и не случайно. Здесь находилось мое новейшее укрытие, где я прятался после полуденной трапезы, пока все не расходились по делам, и тогда я мог улизнуть, не получив никаких поручений. До сих пор никто не догадывался, где меня искать, а мне надо было переждать всего каких-нибудь полчаса. Обычно эта комната оказывалась очень удобной для моей цели, но сейчас в ней надо было двигаться осторожно, на цыпочках, потому что глинобитная перегородка между комнатами вся пошла трещинами, и мать могла меня услышать.
В тот день только я решил, что прошло достаточно времени для того, чтобы все успели заняться своими делами, как к дому подъехала двуколка. Я мельком увидел в окно, что правит ею тетя Хэрриет. Я видел ее всего восемь или девять раз в жизни, потому что она жила в 15 милях от нас, ближе к Кентаку. Она мне очень нравилась. Была она на три года моложе моей матери и на первый взгляд очень на нее похожа, но ее черты лица смотрелись как-то мягче, и поэтому общее впечатление оказывалось совершенно другим. Когда я смотрел на нее, мне казалось, что я вижу свою мать, но такую, какая она могла бы быть…
Какой мне хотелось бы ее видеть. С тетей Хэрриет было легче разговаривать, она не обладала этой убийственной манерой слушать словно лишь для того, чтобы сделать тебе замечание.
Осторожно, в одних чулках, я пробрался к окну и наблюдал, как она привязала лошадь и, взяв из повозки какой-то белый сверток, внесла его в дом. Она, по-видимому, никого не встретила, потому что спустя несколько мгновений ее шаги прозвучали рядом с моей дверью, и задвижка соседней комнаты щелкнула.
— Хэрриет, ты? — В голосе матери звучало не только удивление, но и неодобрение. — Так скоро? Ты что, везла маленького ребенка в такую даль?
— Я знаю, — сказала тетя Хэрриет виноватым голосом, — но у меня не было выхода, Эмили. У меня не было выхода. До меня дошел слух, что твой ребенок родился раньше срока, поэтому я… О, вот она! Какая прелесть, Эмили. Какой чудесный ребенок!
Наступило молчание. Потом она добавила:
— Моя тоже прелесть. Правда, она очаровательна?
Они стали обмениваться взаимными поздравлениями, совсем мне неинтересными. Я считал, что все младенцы похожи друг на друга как две капли воды. Мать сказала:
— Дорогая моя, я очень рада за тебя. А как, должно быть, счастлив Генри!
— Разумеется, он счастлив, — ответила тетя Хэрриет, но произнесла она это как-то не так. Даже я это понял. Она торопливо продолжала: — Моя девочка родилась неделю назад. Я не знала, что делать. А потом я услышала, что твой ребенок родился раньше срока и тоже девочка. Это было так, словно Бог ответил на мою молитву.
Она замолчала, а потом добавила — как бы между прочим, однако у нее это вышло неубедительно:
— Ты получила на нее свидетельство?
— Конечно, — резко, почти оскорбленно ответила мать. Я знал, какое выражение лица бывает у нее при таком тоне. Когда она снова заговорила, голос ее прозвучал неприятно и требовательно: — Хэрриет! Не хочешь ли ты сказать, что у тебя нет свидетельства?
Тетя ничего не ответила, но мне показалось, что я услышал сдавленное рыдание.
Мать холодно и настойчиво повторила:
— Хэрриет, дай мне рассмотреть этого ребенка как следует.
Некоторое время я не слышал ничего, кроме приглушенного рыдания тети Хэрриет.
Потом она сказала прерывистым голосом:
— Это такая мелочь, ты же видишь. Ничего особенного.
— Ничего особенного?! — отрезала мать. — Ты имела наглость привезти в мой дом свое чудовище и говоришь мне, что это ничего особенного?!
— Чудовище! — Тетя Хэрриет застонала, как будто ее ударили по лицу. — О-о-о…
Немного погодя мать сказала:
— Неудивительно, что ты не осмелилась позвать инспектора.
Тетя Хэрриет продолжала плакать. Мать подождала, пока ее рыдания затихли, и спросила:
— Я хочу знать, Хэрриет, почему ты сюда явилась? Почему привезла ее сюда?
Тетя Хэрриет высморкалась. Когда она заговорила, голос ее звучал тускло и невыразительно.
— Когда она родилась… когда я ее увидела, я хотела умереть. Я знала, что ее никогда не одобрят, хотя это такая мелочь. Я не покончила с собой только потому, что подумала, может, мне как-то удастся ее спасти. Я люблю ее. Она прелестный ребенок… за исключением этого. Ведь это так, правда?
Мать ничего не сказала. Тетя Хэрриет продолжала:
— Сама не знаю на что, но я надеялась. Я знала, что смогу сберечь ее некоторое время, пока они ее не заберут. Хотя бы месяц, который дают на уведомление. Я решила, что она будет со мной хотя бы это время.
— А Генри? Что он сказал?
— Он… он сказал, что мы должны уведомить сразу, но я не позволила ему. Я не могла, Эмили. Я НЕ МОГЛА. Боже мой, в третий раз! Я сохранила ее и молилась, молилась и надеялась. А потом, когда я услышала, что твой ребенок родился раньше срока, я подумала, что, может быть, Бог ответил на мои молитвы.
— Ну уж прости, Хэрриет, — холодно сказала мать, — я сомневаюсь, что одно связано с другим. Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Я подумала, — продолжала тетя Хэрриет, упавшим голосом, выдавливая из себя слово за словом. — Я подумала, что если бы я оставила своего ребенка у тебя, а твоего взяла с собой… Одолжила…
Мать потрясенно ахнула, она не находила слов.
— Только на день или два, только чтобы получить свидетельство, — упрямо продолжала тетя Хэрриет. — Эмили, ты моя сестра. Моя сестра. Ты единственный человек в мире, который может помочь мне сохранить моего ребенка.
Она снова заплакала. Сначала наступило долгое молчание, потом голос матери произнес:
— За всю свою жизнь я не слышала ничего более возмутительного. Прийти сюда и ПРЕДЛОЖИТЬ МНЕ участвовать в аморальном и преступном заговоре… По-моему, ты сошла с ума, Хэрриет. Подумать, что я одолжу… — Она оборвала фразу, услышав в коридоре тяжелые шаги отца.