Я раздвинула шторы. Вид из окна мне показался очень привлекательным – много неба и силуэты белой и серебряной башен Дримленда. Был также виден краешек моря, рыбачьи лодки и паромы. Я привела в порядок постель и протерла пыль. Сметая метелкой из перьев пыль с оконной рамы, я заметила блестящую серебряную саблю, на ней были вытеснены изображения звезд и луны. Именно этой саблей отец разрубал во Франции женщину пополам – я видела ее эскиз в его дневнике. Сняв саблю со стены, я почувствовала ее тяжесть, это было огромное искусно украшенное холодное оружие. Лезвие было еще острым, но заметила я это лишь после того, как нечаянно порезала ладонь.
Я вскрикнула от боли, и, на мое несчастье, как раз в этот момент в комнату влетела Морин, желавшая выяснить, что я тут делаю так долго. Она сразу же пожалела о данном мне разрешении пойти сюда. С ужасом увидев, что из раны струей хлещет кровь, она отняла у меня саблю. К сожалению, я порезала не перепонки между пальцами, а середину ладони.
– Это же не игрушка! – кипятилась Морин. – И чему только я тебя учила? – Она повесила саблю на место, задернула шторы и вытолкала меня из комнаты. В коридоре она взяла меня за плечи и, встряхнув, прошипела: – Не думала, что ты такая дура!
Ее слова и злость, с какой она говорила, были очень обидны. Но, увидев слезы в ее глазах, я поняла, что она боится за меня. Морин, безусловно, не осталась бы в стороне, если бы знала, как отец обращается со мной и каким образом заставляет меня зарабатывать. Мне хотелось извиниться перед ней и открыть ей всю правду, объяснить, во что превратилась моя жизнь, и сказать, как мне хочется убежать отсюда подобно Человеку-волку. В мечтах я вылезала из окна под дождь, чтобы добраться до Манхэттена – пусть даже пешком. Там я могла бы затеряться в толпе и отыскать того единственного человека, который увидит во мне нечто большее, нежели любопытный экспонат, и найдет путь к моему сердцу.
Но, как я ни желала открыться перед Морин, я промолчала. Я не могла доставить ей боль и лишние огорчения – их ей и без того хватало. За несколько дней до этого я случайно увидела ее умывающейся после рабочего дня. Она мылась около умывальника, расстегнув блузку, поливая себя из кувшина и стирая грязь мочалкой из махровой ткани. Только тут я поняла, что до сих пор никогда не видела ее обнаженной – в доме было принято ходить в приличном виде. Я увидела ожоги не только на ее лице, но и на теле: по-видимому, кислота, которой ее облили, прожгла одежду.
В тот день, когда Морин выругала меня рядом с комнатой отца, я не рассказала ей о своих бедах. Я просто пообещала, что больше никогда не притронусь к сабле, и поцеловала ей руку. Она, по-видимому, поверила мне и простила, так как повела в кухню и велела почистить кастрюли, пока она приготовит тосты и яичницу с грибами, собранными ею в нашем саду, – мое любимое блюдо.
ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ, бегая на рынок в конце дня, я замечала на улице Человека-волка, ожидавшего Морин. Я не разговаривала с ним с того дня, когда он исчез из нашего дома. Он обычно прятался в тени одного из больших кипарисов, росших у входа в похоронное бюро. Его расчет был верным: люди пробегали мимо, не желая рассматривать, что приготовлено для них и их близких в этом мрачном заведении. Для лучшей маскировки он надевал плащ с капюшоном, но мне тем не менее даже издали было видно, как вспыхивают его глаза, когда Морин выходит из нашего дома и направляется к нему. Всякий раз при этом я узнавала что-то новое о любви.
Однажды я возвращалась с рынка со свежей рыбой, которую я выбрала, так как мне понравились ее ярко-розовое мясо и серебристая чешуя, и завернула в страницу «Таймс». Типографская краска с промокшей газеты испачкала мои белые перчатки, но я знала, что Морин отмоет ее отбеливателем, прежде чем отец обнаружит непорядок. Думая об этом, я едва не столкнулась с мистером Моррисом. Он стоял совершенно неподвижно, как цапля, караулящая рыбу в тени, и, наверное, не окликнул бы меня, если бы я его не заметила.
Он похудел за эти годы и, должна признаться, его вид на миг выбил меня из колеи. Если раньше я спокойно воспринимала его внешность, то теперь я отвыкла видеть его так близко. Он был так похож на волка, что я, кажется, даже отшатнулась. Но, взглянув в его глаза, пришла в себя. Он поздоровался со мной так же ласково, как в день нашего знакомства. С тех пор многое изменилось. Я была уже не маленькой девочкой, а он больше не верил, что Нью-Йорк встретит его с распростертыми объятиями.
– Я была рада, узнав, что вас приняли на работу в Дримленд, иначе могла бы никогда больше не встретить человека, полностью исчезнувшего из моей жизни, – сказала я. – Я беспокоилась о вас, и, оказывается, напрасно.
– Мы решили, что будет лучше, если вы не будете знать об этом.
Он говорил несколько смущенно – то ли потому, что я повзрослела, то ли заметил мою первую реакцию.
– Я ничего не сказала бы отцу, – ответила я с обидой на то, что они держали его присутствие в Бруклине в секрете от меня. Узнав, что они с Морин встречаются, я ни словом не обмолвилась об этом.
– Ваш отец обладает способностью узнавать даже то, о чем ему не говорят. Мы не говорили вам ничего прежде всего для того, чтобы защитить вас.
– А теперь он знает, что вы здесь и будете работать на нашего соперника.
Он пожал плечами.
– Человек должен где-то работать.
Мистер Моррис держал в руках букет весенних цветов – белых тюльпанов и красных анемонов. Я решила, что они для Морин, и была удивлена, когда он сказал, что цветы предназначены для Малии, Девушки-бабочки. В этот момент из нашего дома вышла Морин и быстрым шагом пошла в нашу сторону, и хотя я была сердита, я не успела ничего больше спросить или сказать. На Морин было ее лучшее платье из зеленого муслина с черной шелковой отделкой и серая фетровая шляпа с бледно-голубыми перьями, которую я никогда до этого не видела.
Увидев меня рядом с мистером Моррисом, она помрачнела.
– Я вижу, твой друг вернулся, – сказала я ей. – Я, правда, знаю об этом уже некоторое время. – Я не призналась, что часто слежу за ней, когда она выходит, но, думаю, она знала об этом, так как она укоризненно покачала головой, словно я не оправдала ее ожиданий.
– Он уезжал на два года в Виргинию, откуда писал мне письма, но я, естественно, их не получала, поскольку они немедленно сжигались вместе с мусором. Твой отец придирчиво следил за этим. Затем мистер Моррис почувствовал, что не может жить вдали от Бруклина, вернулся, и наша дружба возобновилась. Я не хотела говорить тебе о его возвращении – мне казалось, что так будет лучше.
– Ты решила так за меня? – отозвалась я с горечью. – И когда пошли слухи, что он будет выступать в Дримленде, ты тоже не сказала мне ничего. Даже хуже, ты лгала мне.
– Всегда ли правда полезна? – спросила Морин задумчиво. Видимо, она и сама не знала ответа на этот вопрос. Но тут она заметила, что я иду с рынка, и замешкалась, разговаривая с мистером Моррисом. – Мисс, вам надо срочно идти домой и положить рыбу на лед, а то она испортится, и я не смогу завтра приготовить ее на ужин. Или вы предпочитаете, чтобы я отравила вас протухшей рыбой?