День независимости - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Форд cтр.№ 79

Кончилось тем, что мы просто решили его не покупать. Почему? Да кто же нас знает. Мы были молоды и поминутно с воодушевлением придумывали свою жизнь, отвергая то, приветствуя это – без каких бы то ни было оснований, просто по прихоти. А «вольво», автомобиль, которым я мог бы владеть и по сей день и возить в нем из магазина землю для цветочных горшков, или продукты, или дрова для камина, или ездить в «Клуб краснокожего», – «вольво» нам просто не подошел. И мы поехали из салона в город, навстречу тому, что нам подходило, нашему настоящему будущему: супружеству, рождению детей, спортивной журналистике, гольфу, веселью, унынию, смерти, несчастью, которое ходит по кругу, неспособное отыскать точку опоры, а после – разводу, расставанию и долгому заплыву в настоящее время.

Впрочем, когда я, в очередной раз почувствовав себя обездоленным, увязнувшим в прошлом, вдруг увижу где-нибудь мощный и лоснистый, тихо рокочущий, черный или серебристый «вольво» последней модели, с его завидными показателями безопасности, двигателем, который при столкновении просто отваливается, редкостной вместительностью и цельной конструкцией корпуса, то нередко со щемящей болью в сердце спрашиваю себя: а что, если? Что, если наша жизнь повернула бы в этом направлении… туда, куда повел бы нас автомобиль, теперь обратившийся в ее символ? Другой дом, другой город, другое число детей и так далее и тому подобное. Сложилось бы все лучше? Такое случается и по причинам более незначительным. И как парализует меня мысль, что пустяковое решение, переключатель, переброшенный не в ту, а в эту сторону, мог бы улучшить многое, а то и спасти. (Самый главный мой человеческий изъян, он же, что неудивительно, сила – это способность в любую минуту вообразить что угодно – брак, разговор, правительство – непохожими на те, что ты имеешь; черта, которая может сделать из тебя первостатейного судебного адвоката, или писателя, или риелтора, но может, сильно на то похоже, и породить отнюдь не надежное и приемлемое в нравственном отношении человеческое существо.)

Сейчас об этом лучше не думать. Хотя я уверен, тут-то и кроется еще одна причина, по которой Маркэмы приходят мне на ум в этот уик-энд, когда собственная моя жизнь совершает крутой разворот или, по крайности, поворот. Вполне вероятно (или не вполне), Джо с Филлис не хуже моего знают, как срабатывают подобные вещи, и потому перепуганы вусмерть. И все-таки, хоть неверный шаг – это и плохо, а может быть, в случае с «вольво» я его-то и совершил, еще хуже наперед терзаться сожалениями и называть это предусмотрительностью, а чует мое сердце, этим они, разъезжая по Ист-Брансуику, и занимаются. Беда-то от того меньшей не станет. Лучше уж – много, много лучше – руководствоваться переделанным для взрослых девизом Дэви Крокетта: «Убедись в том, что не прав ты не полностью, и действуй» ^[62].

К половине одиннадцатого я проезжаю ласковый университетский Мидлтаун и, свернув на 9-е шоссе, вознаграждаю себя полупанорамным обзором реки Коннектикут (отпускники, прилежно машущие веслами в байдарках; любители водных мотоциклов, виндсерфинга, хождения под парусом и прыжков с парашютом в воду), осталось проехать немного вдоль реки, и вот он – Дип-Ривер.

Сейчас главное мое желание (второго плана) состоит в том, чтобы не увидеться с Чарли, – причины я, кажется, уже изложил. Если мне повезет, он будет нянчиться вдали от людских глаз со своей опухшей челюстью, или вощить ялик, или осматривать лот, или рисовать что-нибудь в альбоме для набросков, – не знаю я, чем занимаются богатые дилетанты от архитектуры, когда не играют сутки напролет в кункен ^[63] или не соревнуются в умении вслепую повязать галстук.

Энн понимает, что я не питаю к нему ненависти в прямом смысле этого слова, а просто уверен, что всякий раз, как она говорит Чарли, что любит его, к слову «люблю» прицепляется звездочка – ссылка на сноску, в которой описано ее прежнее, высшее достижение по этой части, – как будто не сомневаюсь, что в один прекрасный день Энн бросит все и начнет последний долгий танец жизни – со мной, и только со мной (хотя ни я, ни она к этому вроде бы не стремимся).

Почти во все мои прошлые визиты к ним я начинал казаться себе жуликом, тайком перелезшим через забор в чужое владение, а уезжал – вместе с детьми, чтобы не без приятности провести с ними мгновения уворованного времени на выставке моллюсков в Вудс-Холе, на игре «Метсов», на шумливом пароме, который доставлял нас на остров Блок, – уезжал с чувством человека, сумевшего на шаг опередить полицию. Энн говорит, что я все эти чувства выдумываю. И что с того? Я же все равно их испытываю.

В отличие от меня, считающего, что все переменчиво, Чарли из тех, кто верит в «характер», предается наедине с собой раздумьям о «нормах» и bona fide ^[64], о «детальном анализе» и о том, как «выковать из мальчика мужчину», хотя (поспорить готов) временами он стоит перед затуманенным зеркалом раздевалки сельского клуба «Старина Лайм» и думает о своем болте, сожалея, что тот размером не вышел, прикидывает, не искажает ли прямоугольник стекла пропорции, и в конце концов решает, что любой пенис кажется его чрезмерно требовательному владельцу маленьким, а его собственный больше, чем представляется, потому что он и сам немаленький. Последнее верно.

Как-то вечером мы с ним стояли у подножия невысокого холма, на коем воздвигнут его дом, ковыряя носками туфель мелкий гравий тропы, что ведет к эллингу, за которым раскинулось мутное, густо обросшее шиповником устьевое озеро, отделенное от реки пограничной стражей водяных нисс, и Чарли сказал:

– Знаете, Фрэнк, все-таки Шекспир был дьявольски умным малым. – Он баюкал в большой костлявой руке изготовленный мексиканским стеклодувом толстостенный винный стакан со сногсшибательной смесью из водки и лаймового сока. (Мне Чарли выпить не предложил, поскольку я уезжал.) – Я пересмотрел в этом году все, что он написал, да? И по-моему, с тысяча шестьсот не помню какого года писателям поднять планку так и не удалось. Шекспир видел слабые стороны человека яснее, чем кто-либо, и сочувствовал ему.

Он поморгал, глядя на меня, провел изнутри языком по губам.

– Разве не оно делает писателя великим? Сочувствие к человеческим слабостям?

– Не знаю. Никогда над этим не задумывался, – холодно и резко ответил я. Мне уже было известно: Чарли находит «странным», что человек, когда-то писавший сносные рассказы, «заканчивает» как продавец недвижимости. Имелись у него и некие мнения касательно моего проживания в прежнем доме Энн, но поинтересоваться, к чему они сводятся, я не потрудился (в предвзятости их я не сомневаюсь).

– Хорошо, что думаете об этом вы?

Чарли пошмыгал своим большим епископальным носом, свел серебристые брови, словно унюхав в вечерней дымке сложный букет, известный только ему (и, возможно, его друзьям). На нем были обычные его парусиновые туфли на босу ногу, шорты цвета хаки и футболка, но с толстым синим свитером на молнии поверх нее, – лет тридцать назад я увидел такой в каталоге и подивился, кто, к чертям собачьим, станет его покупать. Разумеется, Чарли пребывает в отличной форме, а сверстники считают его непревзойденным мастером сквоша.