День независимости - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Форд cтр.№ 137

– Но с другой стороны, так ли уж ее достаточно, Фрэнк? Иллюзии неизменности? – спрашивает Ирв тоном борца за идею. Нечего и сомневаться, это тема, на которую он готов ожесточенно спорить с любым встречным-поперечным; возможно, она и составляет его подлинный интерес, делающий счастливую жизнь Ирва своего рода официальным расследованием того основательного и крепкого, что лежит за пределами имитаторства, – в отличие от моей, ставшей путешествием к месту, которое только еще предстоит определить, хоть оно и внушает мне большие надежды.

– Достаточно для чего?

Мы перешли через улицу к МК, которая, под стать ветшающему городу, допотопна и сама – унылая, тусклая и осыпающаяся. Онеонта так и не достигла пока своей заветной цели, не стала курортным городом, не обзавелась отелями с конференц-залами. Заведение это отнюдь не так симпатично, как «Фрэнкс», хотя общего у них немало, и, стоя сейчас перед ним, я чувствую себя как дома.

– У меня все это связано с цельностью, – говорит Ирв, вставший вместе со мной в конец короткой очереди коренных онеонтанцев и читающий меню, от руки написанное на доске. Я нахожу там моего всегдашнего фаворита, вафельный рожок с «обливным» мороженым, и на краткий миг чувствую себя неподобающе счастливым. – Ожидая тебя в больнице, я вспоминал время, – левантийские губы Ирва изгибаются в добродушном недоумении, – когда наши родители были женаты и мы с тобой жили в доме Джейка. Я был там, когда умерла твоя мать. Мы с ней хорошо понимали друг друга. И вот прошло двадцать пять лет, за которые мы с тобой ни разу не виделись, и вдруг столкнулись здесь, среди северных лесов. И я понял – понял, пока расхаживал по приемной, тревожась за твоего паренька, – что ты единственная моя связь с тем временем. Я не собираюсь раздувать из этого бог весть какую историю, но ведь ты самое близкое подобие родни, какое у меня есть. А мы даже не знаем друг друга.

Выбирая себе мороженое и не глядя на меня, Ирв тяжело опускает большую, мясистую, волосатую ладонь с бриллиантовым кольцом мне на плечо и удивленно покачивает головой.

– Не знаю, Фрэнк, – он скашивает на меня глаза, а затем возвращается к изучению меню, – жизнь так чудна и изобретательна.

– Это верно, Ирв, – соглашаюсь я. – Совсем как мартышка.

И тоже кладу ладонь, далеко не такую большую, ему на плечо. И хоть мы не пускаем слюни, не бросаемся в объятия друг друга, а просто стоим в очереди за мороженым, однако обмениваемся при этом немалым числом сдержанных, но недвусмысленных хлопков по плечам и такими чувствительными взглядами глаза в глаза, что в любой другой день, не столь странный, как этот, я бы сейчас уже сломя голову драпал к вершине холма.

– У нас, наверное, найдется немало такого, о чем стоит поговорить, – пророчески возвещает Ирв, не снимая тяжелую ладонь с моего плеча, отчего и я чувствую себя обязанным не снимать мою, получается этакое неуклюжее не-объятие на расстоянии вытянутой руки. Несколько стоящих впереди онеонтанцев уже хмуро и угрожающе поглядывают на нас, словно говоря: вы-только-меня-в-эту-историю-не-втягивайте, как будто из нас того и гляди выплеснутся, точно электролит из аккумулятора, взрывоопасные душевные излияния, и дело, скорее всего, закончится дракой. Однако никаких излияний не предвидится, это я могу пообещать.

– Очень может быть, Ирв, – говорю я, совершенно не представляя себе, чем это «такое» может быть.

Кто-то плохо различимый в темноте «Молочной Королевы» сдвигает разболтанное окошко с табличкой «ИЗВИНИТЕ, ЗАКРЫТО» и говорит изнутри: «Подходите, ребята, обслужу». Онеонтанцы, все как один, неуверенно поворачиваются к нам с Ирвом, словно ожидая, что сейчас мы рванем с места в карьер к этому окну, чего мы не делаем. Тогда они поворачиваются к первому окошку, скептически озирают его и затем, опять-таки все как один, перемещаются ко второму, оставив Ирва и меня во главе очереди.

Возвращаясь в больницу, мы бок о бок поднимаемся на холм с торжественностью пары миссионеров; я несу мое быстро тающее «обливное», Ирв – розовый «клубничный кораблик», уютно уместившийся в его большой ладони. Он, похоже, испытывает восторг, но не дает своим чувствам выхода, соблюдая вызванный увечьем Пола (моего паренька) строгий протокол.

Впрочем, Ирв рассказывает, что в последнее время в его жизни «началась странная полоса», которую он ассоциирует с приближением своих сорока пяти лет (а не с еврейством). Он жалуется на ощущение оторванности от своей личной истории, которое перетекает в страх, что сам он сходит на нет (страх, удерживаемый в границах приличия его требующей сосредоточенности работой имитатора) – если не в подлинно физическом смысле, то в духовном уж точно.

– Его трудно описать словами, однако от этого он еще серьезнее и весомее, – заверяет меня Ирв.

Пока Ирв рассказывает все это, я смотрю перед собой, рука стискивает скомканную липкую салфетку, нижняя челюсть снова начинает наливаться тяжестью – передышка закончилась. Над нами в волнах чистого послеполуденного воздуха кружит ошеломительное число морских чаек, обрамленных зеленой листвой старых деревьев, – так высоко, что ни крика до нас не долетает. Почему чайки, дивлюсь я, ведь море так далеко?

Разумеется, о страхе сойти на нет, который в моем случае именуется «страхом исчезновения», я знаю очень многое и был бы рад ничего больше не узнавать. У Ирва страх этот обусловлен тем, что он называет «дуновением опасности», виноватым, безнадежным и даже мертвящим чувством, которое охватывает его именно в те мгновения, какие любого пребывающего в здравом уме человека могли бы наполнять ликованием, – когда он видит в матовосинем небе ошеломительное число морских чаек; когда неожиданно замечает (как я вчера) в пронизанной солнцем речной долине мерцание ледникового озера первозданной красы; когда во взгляде подруги прочитывает безудержное обожание и понимает, что ей хочется посвятить свою жизнь его счастью и что он должен позволить ей это, или просто когда учует, шагая по истертому временем городскому тротуару, внезапный, дурманящий аромат и, свернув за крошащийся угол здания, увидит куртину лилового дербенника и хризантем, буйно цветущих посреди сквера, которого он никак не ожидал здесь найти.

– И малое, и большое, – говорит Ирв о том, что внушает ему сначала изумление, затем ужас, а затем это чувство слабеет и, может быть, пропадает навсегда. – Безумие, конечно, однако я ощущаю, как нечто дурное мало-помалу отгрызает от меня по кусочку.

Он тычет пластмассовой ложечкой в рифленое дно своего розового кораблика и хмурит густые брови.

По правде сказать, я удивлен тем, что слышу от Ирва речи столь мрачные. Я сказал бы, что еврейство плюс врожденный оптимизм должны защищать его, – и, разумеется, был бы не прав. Врожденный оптимизм есть качество, которое первым сдает при внезапном ударе. Насчет еврейства не знаю.

– Я ведь как на женитьбу смотрю. – Несколько ранее Ирв признался в странном нежелании связывать себя узами брака, обращать маленькую крепкотелую Эрму в миссис Орнстайн № 3. – Я все еще готов пойти до конца и с головой окунуться в брак, но на самом-то деле году в восемьдесят шестом или около того начал чувствовать – и оно как-то соотносится с тем же самым дуновением, – что запутался, упустил время, к тому же Эрма может оказаться не той женщиной, какая мне нужна, и я буду до конца моих дней жалеть, что связался с ней.