Милгрим спустился. Окна на каждом этаже выходили во двор, куда утро еще не пришло. На дне сумеречного колодца стояли велосипеды и мотоциклы.
В фойе позвякивала посуда. Холлис не было. Милгрим сел за столик для двоих, у окна, заказал кофе и круассан. Официантка-туниска приняла заказ и ушла. Другая тут же принесла кофе с маленьким кувшинчиком теплого молока. Милгрим уже пил кофе, когда появилась Холлис, осунувшаяся и заплаканная, в хаундсовской куртке, накинутой на плечи, как пелерина.
Холлис села, комкая в руке бумажный носовой платок.
– Что-то случилось? – Милгрим замер, не донеся чашку до рта, во власти собственного детского страха перед горем.
– Я не спала. Узнала от подруги про несчастный случай. Все довольно скверно. Извините.
– Несчастный случай? – Милгрим поставил чашку на блюдце.
Подошла официантка с его круассаном, маслом и миниатюрной баночкой джема.
– Кофе, пожалуйста, – сказала ей Холлис. – Это не сейчас произошло. Просто я только вчера узнала.
– Как она себя чувствует?
Милгрим испытывал ощущение, о котором рассказывал психотерапевту: как будто эмулирует поведение совершенно другого человека. Не в том смысле, что боль в глазах Холлис была ему безразлична или что несчастный случай с кем-то ей дорогим оставлял его равнодушным. Дело было в словах, которые положено в таких ситуациях произносить и которые он так и не выучил.
– Он, – поправила Холлис.
Принесли ее кофе.
– Что случилось? – спросил Милгрим.
– Он прыгнул с самого высокого здания в мире. – Она широко раскрыла глаза, словно от нелепости только что произнесенных слов, и тут же зажмурилась.
– В Чикаго?
– Оно уж много лет не в Чикаго. – Холлис открыла глаза. – В Дубае.
Она налила себе молока в кофе. Движения были деловито-решительные, точные.
– И как он?
– Не знаю. Его самолетом отвезли в сингапурскую больницу. Нога. Машина сбила. Не знаю, где он сейчас.
– Вы сказали, он спрыгнул со здания. – В голосе Милгрима прозвучал упрек, хотя он вовсе не собирался ее упрекать.
– Он планировал, потом раскрыл парашют. Приземлился на шоссе перед машиной.
– Зачем? – Милгрим заерзал на стуле, чувствуя, что вышел из сценария.
– Ему нужно было ровное место, без проводов.
– Я имел в виду, зачем он прыгал?
Она нахмурилась. Отпила кофе.
– Он говорит, это как проходить сквозь стены. Никто не может, а если сумел, чувство ровно такое. Он говорит, стена внутри и надо пройти сквозь нее.
– Я боюсь высоты.
– Он тоже. Говорит, что боится. Говорил. Мы уже давно не виделись.
– Он был вашим бойфрендом? – Милгрим не понимал, почему это спросил, но психотерапевт много говорила о его относительной неспособности доверять некоторым видам инстинкта.
Холлис подняла глаза.
– Да.
– Вы знаете, где он?
– Нет.
– А знаете, как с ним связаться?
– У меня есть номер. Но я обещала звонить, только если со мной случится что-нибудь плохое.
– Но вам сейчас плохо.
– Мне грустно. Тревожно. Это другое.
– Но вы ведь не хотите, чтобы все так и осталось? – Милгрим чувствовал, будто стал своим психотерапевтом в какой-то игре со сменой ролей. Или даже, скорее, психотерапевтом Холлис. – Вам же не станет лучше, пока вы не узнаете, что с ним?
– Ешьте, – сказала Холлис, указывая на его круассан. – Такси уже скоро приедет.
– Извините, – расстроился Милгрим. – Мне не надо было лезть не в свое дело.
Он начал сковыривать бумажную полоску с крышки джема.
– Нет, это вы меня извините. Вы пытались помочь. Для меня тут все непросто. И я не спала. И до вчерашнего дня мне довольно долго удавалось про него не думать.
– Вчера у вас очень хорошо получилось с Мередит, – сказал Милгрим.
Он разорвал круассан, намазал обе половинки маслом и джемом, откусил от одной.
– Теперь я не уверена, что смогу так продолжать. Мне надо его найти.
– Позвоните ему. Неведение мешает вам работать. Это вполне серьезный повод.
– Я боюсь. Боюсь, что ничего не получится. Что он будет не рад моему звонку.
– Обратитесь к Губерту, – сказал Милгрим, прикрывая рукой набитый рот. – Он кого угодно разыщет.
Она подняла брови.
– Как туфли Мередит, – сказал он. – Цена сотрудничества.
– Туфли Мередит не огорчатся, если Губерт их найдет. А мой друг огорчится.
– Обязательно ли ему рассказывать?
– Вы у Бигенда научились так думать?
– Я этому научился, когда был наркоманом. Когда постоянно нуждался в том, что по закону не имел права получить и что мне было не по карману. Я использовал рычаги. Как вы вчера с Мередит. Можете применить это к Губерту и найти вашего друга.
Она нахмурилась.
– Здесь вчера был человек от Губерта, – продолжал Милгрим. – Вечером, когда вы ушли в номер.
– Кто?
– Фиона. Девушка на мотоцикле. В «Синем муравье» я ее не видел. Но видел другой раз. На мотоцикле. Передавала кое-что от Памелы. Но тогда я не догадался, что это девушка.
– Зачем она приходила?
– Чтобы я поговорил с Губертом по ее телефону. Он сказал мне, что Слейт работает на кого-то еще. Сказал, чтобы я не доверял никому, кроме Памелы и Фионы. И вас. Сказал, вы не в курсе. Теперь в курсе.
– И как, по-вашему, он это воспринимает?
– Ему… любопытно. Как-то так. Он просил посадить вас на такси. Вы поедете в свою гостиницу, а Фиона отвезет меня к нему.
– Она разве не в Париже? – спросила Холлис.
– Она поедет в том же поезде, что и мы.
– Он сам это все провоцирует. Чтобы в таком вариться. Набирает людей, которые затеют собственную нехорошую игру и тем приведут его к чему-нибудь новому. Заставляет хаос работать на себя, как сказал Гаррет.
– Кто такой Гаррет?
– Мой друг. Ему нравилось слушать про Губерта. Я думаю, он во многом Губерта понимает. Может быть, дело в прыжках. Губерт выстраивает свою жизнь, свой бизнес так, чтобы постоянно брать новую высоту. Чтобы все время возникали преграды, которые он будет одолевать.
– Он считает, что единственный настоящий враг – застой, – сказал Милгрим, радуясь, что может увеличить дистанцию между собой и моментом раздражения Холлис. – Стабильность – начало конца. Мы идем лишь за счет того, что постоянно падаем вперед. – Тут ему вспомнилось кое-что еще. – Он говорил мне, это была бы главная опасность, научись он предсказывать поток ордеров. Потенциал застоя.