Политика воина. Почему истинный лидер должен обладать харизмой варвара - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Д. Каплан cтр.№ 33

Страница

Войны будущего во многих смыслах будут иметь античный характер. То же самое можно сказать и об особенностях военных альянсов, и о самих причинах, по которым мы будем вступать в войну. Если европейцы когда-нибудь развернут военную группировку, полностью независимую от Соединенных Штатов, то это может привести лишь к тому, что США будут искать сближения с Россией и другими странами, чтобы восстановить баланс. Таким образом, будущая европейская армия сможет обрести лишь квазинезависимость от НАТО. Как и в «Пелопоннесской войне», мир изменяющихся альянсов в очередной раз продемонстрирует язык баланса сил.

Идея «справедливой войны», выдвинутая Гуго Гроцием, отражает мысли Блаженного Августина и средневековых теологов, пытавшихся определить обстоятельства, при которых христианский мир будет иметь право развязывать войны. «Справедливая война» Гроция предполагает существование Левиафана – папы или императора Священной Римской империи, – который олицетворял бы собой нравственные нормы. Но в мире, где нет универсального вершителя справедливости, дискуссии по поводу «справедливости» и «несправедливости» войны не имеют особого значения за пределами интеллектуальных и юридических кругов, где такие дискуссии и проводятся. Государства и другие организации – от Соединенных Штатов до «Тамильских тигров» – будут начинать войну, когда решат, что это в их интересах (стратегических или нравственных), и, соответственно, не станут обращать внимания на то, что кто-то посчитает их действия несправедливыми. Согласно опросам, более 90 % греков, имеющих право голоса, – граждан демократической страны, члена НАТО, – посчитали нашу воздушную операцию против Сербии «несправедливой». Но мы проигнорировали мнение греческого общества по поводу «справедливой войны» и сделали то, что посчитали правильным и необходимым. Греческое общество опиралось на то, что считало нравственным аргументом для оправдания государственных интересов: сербы такие же православные христиане и исторические союзники греков. Но так поступают все нации во время войны. Греки – не исключение.

Хо Ши Мин до вторжения американских войск во Вьетнам погубил более 10 000 своих сограждан. Сделало ли это вмешательство США справедливым? Возможно, да, но все равно оно было ошибкой. Война с Мексикой была, вероятно, несправедливой. Мотивом ее были чисто территориальные притязания. Но эту войну стоило начинать: Соединенные Штаты приобрели Техас и весь юго-запад, включая Калифорнию.

В XXI в., как и в XIX, мы будем инициировать военные действия – в виде операций сил специального назначения или компьютерных вирусов, направляемых на командные центры противника, – когда будем считать это абсолютно необходимым и будем видеть несомненную пользу от этого, а нравственные оправдания появятся постфактум. Это не цинизм. Нравственная основа американской внешней политики будет зависеть от характера нашего общества и его лидеров, а не от абсолютов международного права.

Тем не менее существует модель, которая объясняет, каково будет отношение государств и других групп к войне в будущем. Это модель вековой давности, основанная на старинном кодексе чести, ее описывает в своем эссе Майкл Линд [23]. Линд пишет, что в примитивных обществах, в поселениях фронтира ^[8], в мире организованной преступности несправедливость всегда исправлялась теми, кто от нее пострадал, или их могущественными покровителями. Таким образом, безопасность слабых зависит от желания их покровителей применить силу. Действительно, в мировой политике с незапамятных времен царят феодальные отношения между более сильными и более слабыми странами. Даже в наши дни развитые экономические державы, такие как Германия и Япония, нишевые страны типа богатого нефтью Кувейта и торговый тигр Сингапур обладают специфическими функциями для западного мирового порядка, в котором США обеспечивают военную безопасность.

Там, где доминирует власть закона, можно ожидать, что кто-то будет терпеть страдания, не прибегая к ответному насилию. Но в обществе, где царит беззаконие, готовность терпеть страдания указывает на слабость, что, в свою очередь, может спровоцировать нападение. В мире без Левиафана творится нечто подобное: лидер альянса может играть роль вождя варваров. Теоретически в мировой политике господствует международное право; на практике отношения между двумя странами регулируются своего рода дуэльным кодексом. Линд отмечает, что «и хрущевская концепция «мирного сосуществования», и конкуренция за страны третьего мира, и установка «горячей линии» были созданы для ритуализации борьбы за власть, а не для прекращения ее». Такие договоренности, продолжает он, «могут быть сопоставимы с продуманными правилами, сопутствующими аристократической дуэли». Этот кодекс может не быть иудеохристианским, однако он нравственный. Даже в царстве беззакония слишком неадекватная реакция – как в 1982 г., когда тысячи жителей Бейрута погибли от действий Израиля, стремившегося обезопасить свою северную границу, – может быть расценена как беспричинное насилие и тем самым лишена оправдания. Во все времена тот, кто был известен силой, должен был быть известен и милосердием. Вождь варваров может время от времени защищать своих безнравственных подданных (как США поддерживали некоторых диктаторов во время холодной войны), но, если будет делать это слишком часто за счет всего остального, вполне может потерять уважение и быть свергнутым. Будущее, в котором риск быть убитым для враждующих вождей возрастает многократно – благодаря внезапным атакам на компьютерные командные пункты, – идеально подходит для применения дуэльного кодекса.

Ситуации, при которых две великие державы противостоят друг другу в ритуальной борьбе за господство, как во времена холодной войны, видятся более стабильными, чем нынешняя, в которой множество второстепенных игроков, а главный игрок все еще не Левиафан [24]. В Европе до XX в., когда одно государство становилось слишком могущественным, другие часто заключали союзы, чтобы восстановить баланс сил. Но есть и противоположная тенденция: слабые страны могут искать благосклонности у возвышающейся державы, как, например, многие страны третьего мира искали близости с Советским Союзом в период его наивысшего могущества в 1960–1970-х гг. Так происходит и сейчас, когда бывшие коммунистические и развивающиеся страны пытаются копировать американскую модель демократического капитализма. Но мы не должны забывать, что столь позитивное развитие основывается на нашей роли вождя. Румыния и Болгария копировали фашизм, когда нацистская Германия была на подъеме. Теперь, когда на подъеме Америка, они копируют нашу демократию. Если военная мощь США ослабнет, если мы не сможем отвечать на растущие угрозы со стороны воинов – наши политические ценности потускнеют по всему миру.

Бернард Нокс пишет, что, согласно древним грекам, прошлое и настоящее, поскольку они видимы, находятся «перед нами», а будущее, «невидимое, позади нас» [25]. Будущие войны уже позади нас, в античных временах. Так же, мы увидим, как и будущее мирового правительства.

После падения Берлинской стены в 1989 г. появился целый ряд гипотез относительно будущей глобальной политики. В основе оптимистических гипотез лежит предположение, что процветающие и рационально мыслящие элиты достаточно сильны, чтобы повести мир к большей демократии, соблюдению прав человека и экономической интеграции. Пессимистические гипотезы, предвидящие возникновение недееспособных демократий, культурных конфликтов и анархии, обращают внимание на слабость этих элит и в особенности на их неспособность контролировать массу своевольных и иррационально действующих личностей, зачастую озлобленных экономической отсталостью своих стран.

Страница