Искусство оскорблять - читать онлайн книгу. Автор: Александр Невзоров cтр.№ 11

Список можно продолжить, но полагаем, что приведенного достаточно.

Итак, мы убедились в том, что ученые, не имеющие меж собой ничего общего ни по воспитанию, ни по образованию, ни по убеждениям, никак не знакомые между собой, примерно в одно и то же время приходили к одним и тем же выводам по важнейшим вопросам мироздания.

Даже в нашем коротеньком списке смешались модники и неряхи, пламенные фашисты и унылые русские инженеры, утонченные академики и пивовары, весельчаки и меланхолики, фанатичные христиане и атеисты, убежденные холостяки и примерные главы семейств, плебеи и аристократы, а также бургомистры, коммунисты, роялисты, пэры, революционеры, настоятели монастырей и дуэлянты.

Перечисленное нами выше — лишь видимая, официальная часть образов великих ученых. В большинстве случаев деликатность не позволяла биографам углубляться в некоторые особенности их быта, привычек и наклонностей. Но мы знаем, что у любого homo имеется очень живописная оборотная сторона.

Подозревая об этом, мы можем обоснованно предположить, что различия меж свершителями одних и тех же открытий были еще разительнее: меж фон Герике и Торичелли, Мариоттом и Бойлем, Маркони и Поповым были не просто «разницы», а целые «пропасти».

И тем не менее они, независимо друг от друга, в одно и то же время приходили к одним и тем же судьбоносным выводам. Все личностные, национальные, религиозные, бытовые, политические разницы не играли никакой роли.

Но быть может, эта несвязанность открытия и личности присуща лишь относительно локальным прозрениям? Быть может, самые грандиозные теории все же основаны на неких неповторимых чертах их создателя?

Нет. Как мы можем убедиться, подмеченная нами закономерность распространяется на любые открытия, независимо от их масштаба.

К примеру:

Чарльз Дарвин и Альфред Рассел Уоллес никогда не встречались и не общались. До 1858 года Дарвин понятия не имел о существовании Альфреда Рассела. Но в июне указанного выше года Уоллес прислал Дарвину набросок статьи «К тенденции независимого возникновения вариаций из оригинальной формы». Распечатав пакет, потрясенный Дарвин увидел в строках Уоллеса свою собственную теорию, нюансы которой он скрывал до времени даже от столь близких друзей, как Хукер и Лайель.

«Я никогда не видел более поразительного совпадения. Если бы у Уоллеса был мой черновик, написанный в 1842 году, он не смог бы сочинить для него лучшего резюме» (Дарвин о работе Уоллеса).

Разумеется, есть теории не менее глобальные, чем эволюционная. Абиогенетическая была независимо разработана Александром Ивановичем Опариным и Джоном Холдейном, которые были очень надежно изолированы друг от друга географией, разностью научных школ и самой банальной политикой (то есть некоторой «закупоренностью» раннего СССР). Поначалу оба трагично восприняли известие о наличии «конкурента» на другом континенте, но ситуацию (отчасти) спас рыцарственный Холдейн, признавший разработки Опарина более емкими и масштабными, а соответственно, и более значимыми.

Неоднозначное происхождение также имеют теории: квантовая, генетического кода, относительности и условных рефлексов. При всем (условном) благоговении перед именами Эйнштейна, Павлова, Крика, Планка никого из них нельзя назвать их «автором» (в примитивном и однозначном смысле слова «автор»).

Мы можем осторожно сделать вывод, что нам нет и не может быть никакого дела до бытовых привычек или личных взглядов того или иного создателя науки. Все слагаемые личности не имеют никакого значения. Как, впрочем, и сама личность. Ученый может быть сатанистом, жадиной, онанистом, мотом, ростовщиком, карманником, религиозным фанатиком, педофилом, убийцей, клеветником, завистником, героем, вором, гомосексуалистом, девственником, нормальным развратником, ханжой или кощунником, угрюмым молчуном или блестящим оратором. Для результата его работы все это имеет не больше значения, чем форма крышки его гроба. Или цвет его глаз.

Он может быть самоучкой, как Реомюр, Фаренгейт, Ампер, Лаплас, Дальтон, Кеплер, а может быть аббатом, как Мендель, или журналистом, как Энгельс, академиком, как Опарин, или наемником, как Декарт, переплетчиком, как Фарадей, школьным учителем, как Циолковский, приказчиком в бакалейной лавке, как Шлиман, или профессиональным обитателем лабораторий, как К. С. Лешли. Но и это все тоже ничего не значит. В историю науки данные персонажи вошли «обнаженными», при входе сбросив сутаны, латы, сюртуки и лабораторные халаты. Впрочем, как выясняется, дело не ограничилось предметами гардероба. Строго говоря, там же, при входе, они оставили и свои имена.

Дело в том, что в самом открытии мы никогда не найдем примет личности того, кто его совершил. Оно удивительно «безлико» и никак не связано с характером, привычками и взглядами его автора.

Давайте «отвяжем» постижение ДНК от имен Крика, Уотсона, Уилкинса, Франклин, Эвери, Чаргаффа и на несколько минут забудем эти имена. Забудем и трагикомедию, сопутствовавшую пониманию роли и «пространственной конфигурации» дезоксирибонуклеиновой кислоты. Сделав все это, найдем ли мы в спиралях азотистых оснований или в порядке водородных связей хотя бы отголоски того пикантного факта, что Дж. Уотсон вообще не знал химии, а Ф. Крик не имел никакой научной степени? Нет. Не найдем.

Увидим ли мы в разгаданной последовательности аденина — тимина — гуанина — цитозина грустную тень О. Т. Эвери или слезы умирающей Франклин? Опять-таки нет. Не увидим.

А теперь заглянем в окуляр микроскопа. Есть ли там напоминание о голландском суконщике, играющем стеклянными шариками (с их помощью в цеховой среде было принято инспектировать качество сукна)? Сперва он просто забавлялся. Но затем, комбинируя то шарики, то их половинки, суконщик разглядел сквозь них движения сперматозоидов в «вязкой жидкости, собранной после законного соития с г-жой Левенгук».

Содержится ли в окуляре микроскопа хоть какое-то указание на фасон шляпы этого суконщика, или на то, какому божеству он кланялся по воскресеньям? Разумеется, нет. Не содержится.

Как видим, все личностное опять дематериализовалось и сгинуло, как не имеющее никакого значения. Более того, у нас появилось еще одно основание для уверенности в том, что между индивидуальностью ученого и его открытием нет вообще никакой связи.

Итак. Мы видим, с какой легкостью можно разрушить один из основных мифов культуры. Миф о личности и ее «чрезвычайном значении».

Но что мы получаем взамен него?

Почти ничего, за исключением образа науки как реальности, живущей по своим законам. Самые великие имена в ней оказываются почти слепыми исполнителями закона неизбежного развития интеллекта. Того самого интеллекта, который всегда найдет правильное местечко и шалуну Кирюше, и Бонапарту, и самому Микки-Маусу.

«Отец церкви» Ориген Александрийский был настоящим христианином. Поэтому он дословно исполнил наказ своего бога, высказанный в Евангелии (Мтф.19:12), — и широким жестом отхватил себе детородный орган по самые тестикулы, став скопцом «ради царствия небесного».